Кит в пруду. Книга первая - страница 6

Толька был на год младше меня и был хулиганистым.

Любимым занятием было перебраться через грязную реку и на том берегу бить фонари.

Зачем, почему – я не знаю… Нет, знаю. Это был протест против грязной реки… зачем убили реку, нам без живой реки – плохо.

В самом деле. Вы нам детство, в сущности, отравили.

Когда подошло время окучивать картошку, мы взялись за это дело с энтузиазмом.

Мы уже были в достаточной силе, чтобы самостоятельно управляться с окучником – устройством типа плуга, двое тянут за верёвки, один держит за ручки, управляет направление.

Раздобыли окучник и окучили все наши делянки, заслужив благодарность и уважение взрослых.

И когда всё, казалось бы, было завершено, Оксинья сказала: «А тот-то наш участок… его тоже надо».

«Тот-то» участок был посреди пустоши, считай… никаких строений вокруг.

Ну, мы и там окучили картошку, и при этом заметили, что на межах созрела крупная земляника, много…

Колька сказал: «Мать потом соберёт», – и мы ушли.

А к вечеру и у меня, и у Тольки одновременно созрела мысль: мы сами лучше соберём и съедим…

И мы пробрались на этот участок и собрали всю землянику. И съели, разумеется.

Потом Колька спрашивал – не мы ли, и мы категорически отрицали.

И вот вопрос, который меня мучает до сих пор: как я мог совершить такую подлость?

И я опять не нахожу ответа.

Ясно, что это было… ясно, что мне стыдно… просто невыносимо стыдно…

Но я не понимаю, как я мог такое сделать?

Получается – что? Что подлость изначально заложена в человека?

Не знаю… не знаю.

Два слова о дальнейшей судьбе моих друзей детства.

Колька перед армией пошёл учиться подмастерьем в обувную мастерскую, после армии уехал в Сибирь и там стал водителем электровоза.

(Говорят, какое-то время звал меня в гости.)

Толька быстро погрузился в уголовный мир и жил с девизом – или грудь в крестах, или голова в кустах.

Что с ним стало дальше – не знаю… скорее всего, голова в кустах.

Ну а я… что я… институт, двадцать лет инженерства, двадцать лет школьного учительства.

И эти ягоды земляники с той Колькиной межи до сих пор стоят перед глазами и словно сами смотрят мне в душу… и указывают на земляной пол в их избушке, где стены на подпорках.

«Взялся Леонардо выполнить для Франческо дель Джокондо портрет моны Лизы, жены его, и, потрудившись над ним четыре года, оставил его недовершённым…»

Утро было прескверное.

Небо плотно затянуто облаками, серо, сыро, пасмурно, совсем не весело.

Самая ленинградская погода.

Если б не надобность – никуда б из дому не вышел, сидел бы книжки читал, музыку слушал, чаёк на кухне попивал.

Но надобность была, потому я вышел из дому и направился к ближайшей станции метро.

Кстати (или некстати) о метро… В студенчестве я там пробовал подрабатывать дежурным электриком (в ночную смену), но долго не выдержал: после бессонной ночи самое разумное – полдня проспать и потом вкусно пообедать, а не сидеть на лекциях (которые к тому же не интересны).

Самое отчётливое воспоминание о том времени: во время ночных дежурств просыпалась похоть… в самом жёстком, прямом, грубом, натуральном выражении… (Я серьёзно, так было. Колом торчит, со стула не встать – неудобно, неловко… а куда денешься? Ни согнёшь, ни в узел не завяжешь… молодая натура, естество! Приходилось много курить, это помогало.)

Это запомнилось. Ещё – тоннель… Вообще-то впечатляет – ограниченное с боков пространство, уходящее неограниченно вдаль.