Одно время Потапов жил на чьей-то заброшенной даче, в компании таких же, как и он опустившихся алкашей. Выпивка и бесхитростный секс со случайными, забредающими к ним на огонек местными, такими же спившимися бабами, были единственным развлечением.
А потом дача сгорела. Прибывшие пожарные, разгребая завалы из дымящихся, обугленных бревен наткнулись на два сильно обгоревших трупа. Расследование было недолгим, вернее его вовсе не было: тех алкашей, кто по наивности решил давать показания, быстро забрали в милицию, после чего они «чистосердечно» признались в умышленном поджоге. Обычная история: одним благодарность и награды, другим несколько лет на мордовских «курортах». Потапов, не желая испытывать судьбу и становиться «стрелочником», счел за благо поскорее вернуться в Москву.
Со временем он, правда, сумел взять себя в руки и, хотя, приличной работы так и нашел, пить почти бросил.
Старые знакомые подкидывали ему изредка кое-какую работенку; то в строительной бригаде, то разлив водки в подпольном цеху, то еще что-нибудь такое же нехитрое. Тех небольших, заработанных денег, плюс мизерная пенсия, хватало ему, чтобы влачить жалкое полуголодное существование. Сколько бы еще это продолжалось – неизвестно. Но, как это часто бывает, в один прекрасный день, все в жизни может резко измениться.
После разговора с дедом, а особенно после переговоров Соломатина с Лёвкиным, Потапов понял, что этот день настал. И день этот – действительно прекрасный.
* * *
– Чего такой кислый? – Чернов столкнулся в коридоре с майором Ковалёвым, своим старинным, еще с Афгана, другом.
– Кислый? – переспросил Ковалёв, – а ты чего такой веселый? Или ты здесь остаешься?
– Где это здесь?
– Здесь, значит здесь.
– А ты что, куда-то уезжаешь?
– Да ты, Паша, с Луны что-ли свалился?! Про командировку ничего не слышал?
– Про командировку? – сразу насторожился Чернов. – Нет, а что?
– Ну ты, Паша, даешь! – Ковалёв презрительно хмыкнул. – Весь полк уже знает, а ты, как обычно, спишь на ходу. Двадцать шестого отбываем. Наводить конституционный, мать его, порядок.
– Как? – растерялся Чернов, – опять?!
– Не опять, а снова. Бывай. – Ковалёв сунул ему свою сухонькую ладошку и быстро удалился, оставив Чернова в полнейшем замешательстве. Да и ладно бы в замешательстве, но тяжелые, муторные воспоминания моментально навалились на него давящими глыбами, отчего он быстро рванул на улицу, судорожно шаря в пустой пачке сигарет…
Перед серым, мрачным, без единого целого стекла зданием аэропорта, в ожидании спецборта, вытянувшись друг за другом, стояли несколько открытых зилов, нагруженные одинаковыми серебристыми мешками. Над некоторыми из них вяло трепыхались замызганные флажки с плохо различимыми красными крестами – совершенно бесполезный на этой войне атрибут. Мешки так же лежали на земле; некоторые на носилках, некоторые прямо на асфальте. Чернов сначала не понял, что это за мешки, зачем они здесь и почему их так много, пока не увидел грязную ступню, торчащую из разорванного серебристого нутра.
– Двухсотые, – пояснил все тот же Ковалёв.
А дальше был ад. О чем очень вежливо извещала написанная корявыми буквами картонная вывеска при въезде в Грозный.
Город был мертв. Его улицы были пустынны и пропитаны жутким ароматом смерти. Валяющиеся повсюду трупы были обычным явлением и вскоре Чернов удивлялся уже не их количеству, а тому, что например, на какой-нибудь улице трупов не было вообще. Похоронные бригады работали день и ночь, но количество убитых не убавлялось, так как нередко сами «труповозы» становились жертвами снайперов и грамотно расставленных растяжек. Мертвый солдат с взведенной лимонкой под мышкой – типичная чеченская шутка.
