И вот после всего того, что Чернов видел и что пережил в первую командировку, после предательского моратория, ему сообщают, что надо опять отправляться на Кавказ наводить «конституционный порядок».
А почему он должен это делать? Потому что военный человек обязан выполнять приказы и не рассуждать?
Да хрен вам всем! Это слишком хорошо и удобно, иметь под рукой послушных, покорных исполнителей. Надо парламент из танков расстрелять – пожалуйста! Надо взять Грозный – да не проблема! Надо сдохнуть неизвестно за что – да ради Бога, всегда готовы! Армия превратилась в подтирку – правители гадят, а армией подтираются. Конечно, приятно, когда за тебя убирают твое же дерьмо, только вот не очень приятно, когда в тебя стреляют. И ладно, стреляли бы конкретно за дело, но ведь все эти войны, в которых участвовал Чернов лично ему были нужны так же, как корове седло.
Это сейчас только, видите ли, выяснилось, что Афганистан был ошибкой. Намолотили там трупов неизвестно сколько, не то полмиллиона, не то миллион, своих пятнадцать тысяч потеряли, а потом вздыхают – извините, дескать, ошибочка вышла, не надо нам было туда соваться. Не готов был феодальный Афганистан к социализму.
И Чечня, скорее всего, тоже окажется ошибкой. Впоследствии какой-нибудь сладкоречивый прощелыга, наверняка начнёт сокрушаться и заявлять, что решение чеченской проблемы лежало в плоскости дипломатии и не имело военного решения. Только кому от этого станет легче? Тем пацанам-срочникам, убитым и брошенным на расклев воронью? Или их матерям?
Долг, присяга? Да, раньше был долг, но он давно отдан, даже с процентами. А что касается присяги, то давно уже нет той страны, которой Чернов присягал. Сейчас и страна другая, и флаг другой, и герб, да и всё остальное тоже другое.
От мрачных мыслей его отвлек резкий телефонный звонок.
– Дежурный слушает, – скороговоркой пробормотал Чернов.
Звонили с КПП. Несмотря на час ночи, к Чернову, да, да, к нему лично, пожаловали гости.
– Кто такие? – строго спросил Чернов.
На другом конце провода некоторое время слышалась какая-то возня потом дежурный солдат запинаясь, неуверенно ответил:
– Генерал-майор Потапов и генерал-лейтенант Соломатин.
– Что?! – удивился Чернов.
– Так точно, генерал-май…
– Пропустить!
Выглянув в окно Чернов увидел, как во двор, лениво мазнув фарами по пустынному плацу въезжает армейский «уазик». Порычав какое-то время двигателем и пару раз моргнув фарами, прежде чем выключить их совсем, он замер перед входом в корпус. Две трудноразличимые в темноте фигуры вылезли из машины и не спеша поднялись на крыльцо.
* * *
– Затягивай туже! Еще туже, твою мать! – перекрывая автоматную трескотню орал Соломатин. Чернов, в каске налезшей на самый нос, изо всех сил затягивал жгут на ноге Потапова. Рваная, мокрая штанина, неправдоподобно белый, острый обломок кости, вылезший наружу, прямо из кирзы сапога – от всего этого Чернову было дурно. Сверху нависала многотонная туша бэтээра, сбоку шипел пробитый пулями пыльный разлапистый скат и со всех сторон истерично трещали автоматы. Откуда-то извне, прессуя воздух, вполз надсадный рев крупнокалиберного пулемета; на землю, в пыль, прямо перед носом Соломатина обрушился водопад новеньких, блестящих, словно елочные игрушки, гильз.
– Сорок седьмой, прием! – орал за Черновым радист. – Сорок седьмой, как слышите, прием!
Радист орал недолго: несколько пуль, противно визжа, раскрошили рацию у него на спине и, похоже, задели его самого, он повалился набок и спешно, загребая руками и ногами пыль заполз под бэтээр, испуганно бормоча:
