– Мика, – попросила она, – кликни кого-нибудь скорее! Открой дверь и беги по дорожке, зови на помощь…
Наш двухлетний малыш кое-как выбрался из своего высокого стульчика, но силенок отворить дверь в сад ему не хватило.
– Я не могу, – сказал он.
– А ты – попочкой!
– И попочкой не могу!
– Тогда открой окно и зови дядю Сашу. Громче кричи.
Мика передвинул стул, вскарабкался на него и распахнул окно. Он кричал в темноту, пока не прибежали хозяева дачи. Дядя Саша поехал на велосипеде в Жаворонки – вызывать «скорую помощь» из Перхушкова, а хозяйка помогла Молчушке перенести бабушку на кровать. Потом Молчушка побежала на станцию и упросила кассиршу позвонить в Москву.
Когда мы приехали, бабушка была без сознания: один глаз открыт, рот перекошен, из горла с трудом выталкивались страшные хриплые звуки. Правая рука непрерывно беспомощно двигалась, призывая нас и отталкивая, судорожно нащупывая предметы, временами стараясь дотянуться до головы; вся левая половина тела была парализована.
– Фельдшер был, – сообщила Молчушка. – Это инсульт.
Сознание вернулось к бабушке. Она узнавала нас и нечленораздельным мычанием пыталась допроситься чего-то. Мы склонялись над нею: воды? тряпочку сменить? приподнять?.. Она мотала головой: нет, нет! – и снова просила… Мама принялась расправлять сбитые простыни.
– Она же мокрая! Сережа, приподними ее, мы постель поменяем. Боже мой, я даже не знаю, можно ли ее трогать!
Бабушка упорно отталкивала меня и мычала.
– Что, миленький, что, мой хороший? – приговаривала мама. – Боже мой, она все понимает! Сергей, выйди из комнаты.
Всю ночь мама просидела возле бабушки. Я сидел в соседней комнате, уткнувшись в дневники Стендаля (эта книга – последнее, что, вняв моим восторженным отзывам, читала бабушка), и время от времени поднимался, чтобы сменить воду в грелке. Свет горел во всех комнатах. Под утро я уснул на веранде, не раздеваясь, дрожа от сырости, накинув на себя чье-то пальто.
Утром отправился в Жаворонки, в амбулаторию, и вернулся с фельдшерицей, заручившись обещанием врача прийти, как только закончит прием больных.
– Вот что, – встретила меня мама. – поезжай-ка ты в Москву, в нашу литфондовскую поликлинику. Проси как хочешь, валяйся в ногах, но добейся, чтобы прислали за бабушкой машину. Мы не можем ее здесь оставлять. Беги, сынок, и возвращайся скорее.
Я поехал. Литфондовский врач Белла Борисовна сразу же отказала наотрез. Есть законы, сказала она, при инсульте перевозить больного категорически запрещено, единственное лечение – полный покой.
– Но вы поймите, – настаивал я, – у нас нет никакой возможности помочь ей. Ведь случись что – мы абсолютно беспомощны. До ближайшего телефона три километра, а ночью мы вообще отрезаны от внешнего мира…
– Вы не довезете ее, она умрет по дороге.
– Она умрет, если мы ничего не предпримем. Шансы здесь поровну, и виновны мы будем одинаково в обоих случаях. Так лучше хоть что-нибудь сделать, чтобы попытаться спасти человека.
– Сядьте, Сережа, успокойтесь. Я вам вот что скажу. Вся помощь, на которую мы способны, – это ничто. Понимаете, ничто. Я откровенно говорю… Надежда – только на ее организм, в этих обстоятельствах только он может сам себя вытянуть. А организм ее сейчас – как паутинка. Тронете – и она порвется. Так что перевозить ее мы, конечно, не будем, не говоря уж о том, что машину нам на это никто не даст. Идите-ка вы лучше к нашему невропатологу Эммануилу Владимировичу Орлу, это великолепный специалист. Попросите его съездить к бабушке. И купите вот эти лекарства. Вот все, что я могу предложить.
