Я ждал невропатолога, сидя у двери его кабинета. В два он появился.
– Погодите, – сказал он, выслушав мою просьбу. – Зайдите в кабинет. Как фамилия больной?
– Кабо.
– Люба?! – Он даже привскочил.
– Нет, ее мать.
– Сколько лет?
– Через несколько дней восемьдесят исполнится.
– Да, плохо дело. – Он уже разговаривал сам с собой. – Как же быть? Время у меня сегодня и завтра загружено полностью… Что делать? Вы вот что, – это уже мне, – вы сходите пока к главврачу, к Гиллеру, попробуйте выпросить для нас машину на завтра, потом ждите меня здесь, я скоро вернусь.
Через некоторое время я снова поджидал Орла у его кабинета. Едва не заснул на стуле.
– Эммануил Владимирович, придется на такси. Когда за вами заехать?
– Не дал машину? Черт, я освобождаюсь сегодня поздно! Ладно, что делать, подъезжайте к девяти, вот адрес. Постарайтесь до тех пор достать лекарства, рецепты есть у вас? Покажите. Так, магнезия, правильно… Свечи, хорошо… Как вас зовут? Сергей? Вы сын Любы? Слышал о вас много интересного… Ну ладно, по дороге поговорим. До вечера!
После этого я бегал по аптекам. Эфеленовые свечи нашел только на Новослободской. Усталости я не чувствовал, лишь сухую бессонницу в глазах. Вечером был на квартире Орла в Химках, меня просили подождать. Я прохаживался по комнате, увешанной иконами, и курил. Лихорадочное возбуждение, которое весь день носило меня по городу, не давало присесть и сейчас.
– Поехали! – сказал Орел.
В такси мы разговаривали об иконах. На темном шоссе ветер свистел в ушах.
Войдя в комнату, где лежала бабушка, Орел с профессиональным спокойствием принялся за дело. Ежик на его голове просвечивал до темени. Я прислонился в дверях.
– Вы знаете, – говорила мама, – она пишет нам записки. Вот и вот, смотрите. А вот даже шутливая: «Погрузите меня в орбиту сна и покоя».
– Пройдемте в другую комнату, – сказал Орел. – Не хочу вас обманывать, положение тяжелое. В любую минуту может случиться худшее. Но я впервые такое вижу – за двадцать семь лет практики! – чтобы человек в таком состоянии писал записки… Будем надеяться!
– Она работала до последнего дня. Она все время много работала…
– А чем она занимается?
– Она – ученый. Статистик, экономист, социолог…
– Будем надеяться, – повторил Орел.
Я светил ему фонариком, когда он шел к машине.
– Простите, – сказал ему на прощанье, – что я был так настойчив. Спасибо вам!
– Обязательно звоните, – ответил он.
На веранде мама разворачивала мои покупки.
– О, и судно привез! И поилку! – удивлялась она. – Молодец, сынок!
– Садись, поешь, – сказала Молчушка. – Угонялся?
Вот что мне было нужно: неожиданный натиск беды, сорвавший меня с места и собравший воедино, бессонная ночь в тревоге, весь день на ногах, забвение себя, готовность к любым жертвам ради любимого человека, груз ответственности, несколько добрых слов, брошенных мне на ходу, – и вот я снова стал таким, каким всегда хотел себя видеть. В соседней комнате бабушка из последних сил борется со смертью, мы все в напряжении, одеревенелые, готовые ко всему, – а мне, странно сказать, почти весело. И несутся в мозгу симоняновские «кони-звери», неотвязно звучит протяжное «э-э-эх!..» – приглушенное, томительное, степное, дикое, как свист ветра в ушах во время бешеной скачки.
Бабушка умерла через день, рано утром 20 августа.
Накануне ей стало хуже. Последние записки были бредовыми: она просила маму выдать всем нам чаю с вареньем, слово «всем» подчеркнуто. Дыхание стало учащенным, она уже не приходила в сознание. Мама послала меня за врачом в перхушковскую больницу.
