Шапка. Катя даже не заметила, как она упала. Но это было неважно. Важно было тонущее чувство вины, которое снова накрывало с головой. Она виновата. В шапке. В Лене. В том, что мама не спит ночами. В том, что мама переживает. Она – плохая дочь.
«Прости, мам…» – прошептала Катя, глядя в стол. «Я не хотела…»
Анна вздохнула, глубоко, как будто сдерживая слезы. Она подошла, погладила Катю по голове. «Я знаю, солнышко. Ты у меня хорошая. Просто не думаешь иногда. Надень шапку на вешалку, выпей молочко и ложись спать. Завтра новый день. Я тебе уже одежду на завтра приготовила».
Она вышла, тихо прикрыв дверь. Катя сидела, глядя на экран телефона, где так и не был отправлен ответ Лене. Сообщение стерлось. Она взяла стакан с молоком. Оно было сладким, теплым, удушающе-нежным. Как объятия, из которых нельзя вырваться.
Она допила молоко, покорно отнесла шапку на вешалку и подошла к стулу. Там уже лежала аккуратная стопка одежды на завтра. Синие утепленные джинсы и голубая водолазка. Анна «знала лучше», что завтра опять похолодает.
Катя погасила свет и легла в кровать. В темноте она чувствовала себя маленьким, беспомощным щенком. Запертым в теплой, чистой, наглухо закрытой конуре. Снаружи стучал дождь. А внутри было тихо. Тишиной полного, абсолютного послушания. И бессилия. Любовь душила, мягко и неотвратимо, как лианы, оплетавшие ее жизнь с самого детства. Она сжалась в комок и закрыла глаза, ожидая звонка будильника. Завтра будет точно такой же день.
Глава 3: Взлом Границ: Университетский Скандал
Прошло два года. Девятнадцать. Катина комната в общежитии была крошечной, зато ее. Здесь не было стула с аккуратно разложенной одеждой на завтра. Здесь не пахло яблочным пирогом в шесть вечера. Здесь она могла дышать. Пусть неглубоко, с оглядкой, но дышать.
Учеба на первом курсе филфака была сложной. Особенно давался старославянский. Преподаватель, Ирина Петровна, женщина строгая, с ледяными глазами и губами, сложенными в вечную складку недовольства, казалась Кате живым воплощением древних текстов – непонятным и пугающим. Сегодня после семинара Ирина Петровна в резкой форме раскритиковала работу Кати, которую та писала три ночи. «Поверхностно! Бездоказательно! Не вижу глубины понимания! Переделывать!» – звучало у нее в ушах, пока она шла по коридору, сжимая папку до побеления костяшек.
Больше всего Катя боялась разочаровать. Разочаровать Ирину Петровну, маму… Себя. Комок отчаяния и несправедливости (она же старалась!) стоял в горле. Слезы предательски подступали. Ей нужно было выговориться. Просто… выпустить пар. Без советов. Без немедленных действий. Без маминого «Я знаю, как лучше!».
Она зашла в туалет, заперлась в кабинке, достала телефон. Руки дрожали. Набрала номер.
МАМА.
«Алло? Катюша? Что случилось?» – голос Анны мгновенно стал напряженным, сканирующим. Она всегда чувствовала Катину слабину сквозь километры.
«Мам…» – голос Кати сломался. Слезы хлынули. «Преподавательница… старославянский… она… она разнесла мою работу в пух и прах… сказала переделывать… и так зло… я старалась…»
«Что?!» – тон Анны стал стальным. «Как она смеет? Как ее фамилия? Петрова? Эта… Ирина Петровна? Ты же говорила! Она что, при всех?»
«Ну да,… но мам, я просто…»
«Никаких „просто“! – перебила Анна. Голос звенел от праведного гнева. – Это унижение! Это непрофессионализм! Ты моя дочь! Я не позволю какой-то неудачнице самоутверждаться за твой счет! Я сейчас все решу!»
