Тут уж отец мой вскипел самой настоящей злостью, какой у него не было даже в отношении Родольфо.
– Вот весь твой прогресс! Ты предаёшь нашу верную дружбу; ты говоришь, что всё то, что я нажил непосильным трудом, никчёмно!
В этот самый момент я почувствовал новый наплыв страха; казалось, ещё немного, и сейчас он набросится на него с побоями, и я опять лишусь силы духа.
– Я ничего подобного не заявлял, братец, – возразил Антонио, покосившись на Серджио, – я лишь рассуждал о значении прогресса в наше время, и что без него невозможно…
– Довольно! – перебил его отец, ещё сильнее негодуя, – Довольно врать! Тебе это не к лицу. Ты, вероятно, держишь зло на меня за то, что я не пошёл по твоему пути, а остался при своём. В тебе говорит зависть, Антонио, зависть!
Он ткнул пальцем в Антонио и устремил на него свой пронзительный взгляд, от которого все обычно в трепете смолкали. Но на моего дядю этот взгляд, походу, не оказал никакого воздействия.
Елена, осознавая, чем может обернуться эта «задушевная» беседа, поспешила тут же к мужу, но тот грозно посмотрел на неё, и она, на смея перечить ему, отошла в сторону.
– Вот! – отчаянно вскрикнул вдруг Антонио, – плоды вашего пренебрежения прогрессом, – он указал на мать, – Вы даже вымолвить не даёте ей слова, в то время как во многих передовых странах за женщинами уже и права закреплены.
Отец мой, рассвирипев, кинулся на него; мать, желая освободить меня от необходимости наблюдать за происходящей сценой, взяла за руку и повела к саду. Сердце моё колотилось, я нервно оборачивался назад, слыша, как отец и полюбившийся мне дядя Антонио сцепились.
– Побудь пока тут, – наказала мне мать и поспешила обратно, дабы хоть как-то угомонить Серджио, окончательно обезумевшего от гнева. Но что она мога сделать, когда его уж не остановить! Прекрасно помня печальный опыт с Родольфо, я решился в этот раз отвернуться от дома и смотреть на холм, чтобы немного отвлечь себя от страшных мыслей. Но это нисколько не помогало мне, ибо крики стали ещё сильнее, отчётливее. Пребывая в самом настоящем замешательстве, я повернулся к флигелю, где стояли мой отец и Антонио, никак не могшие разрешить конфликт.
– Да как ты смеешь мне указывать, как жить и поступать с родными! – продолжал выступать Серджио, – Тебе ли об этом судить?!
– Я был о тебе лучшего мнения, но теперь познал истинное твоё лицо! – отвечал ему Антонио, – И чтобы не обмарать своей и отцовской репутации, я немедленно ухожу отсюда.
Он изо всех сил пытался держаться почтительным и беззлобным, но с моим отцом это было невозможно.
Особенно жаль было мать: она обхватила своими руками жестокого супруга и, едва сдерживая слёзы, умоляла его не прибегать к крайностям. Но отец её не желал ни в коей мере слушать.
– Погоди, не твоего ума дело! – отстранившись от неё, он направился к гостю, который уже повернулся к выходу, – А тебя я и не задерживаю! Ступай к чёрту со своей индустрией! Мне свои законы диктовать не надобно!
Я понял, что сейчас потеряю ещё одну надежду на своё спасение. Но меня хватило лишь на то, чтобы помчаться к Антонио и застать его в последний раз.
– Ступай-ступай, торгаша сынок! – крикнул ему вслед Серджио, – И чтоб духу твоего здесь не было!
Прослышав это, дядя обернулся и, окинув отца презрительным взглядом, воскликнул:
– Я уйду, конечно. Но ежели я ещё раз услышу от вас оскорбление в адрес моего родителя, вам придётся расплатиться за свои гнусные слова.
