Ты бы ушёл. И даже не хлопнул дверью. Потому что в доме Аристотеля всё так ровно, что двери не хлопают. Они мягко закрываются – и вписываются в систему.
И всё же ты бы запомнил его письмо. Потому что в нём – покой. Не как утешение. А как механика. Всё объяснено. Всё связано. Всё функция. Даже ты.
Лис и Тот, кто плакал, обнимая Бога
Августин. Письмо от него – это не философия. Это плач. Горячий, как лоб в болезни. Строки его текут, как слёзы по пергаменту, пахнущие ладаном, пеплом и тоской. Это не аргументы – это исповедь. Это не система – это крик, обращённый внутрь и вверх одновременно. Не к тебе. К Богу. Но ты читаешь – и узнаёшь в себе адресата.
Он не пишет тебе, «как мыслить». Он пишет тебе, «как молиться». Он не спорит – он страдает. И его страдание заразительно. Потому что оно – не абсурд, как у тебя, Альбер. Оно – вина. Августин верит, что боль – не потому, что смысла нет. А потому, что ты отвернулся от Того, Кто есть Смысл. Ты не брошен. Ты просто сбежал.
Если бы ты, Альбер, признался ему, что мир молчит, он бы заплакал. Не от ужаса – от жалости. К тебе. Потому что ты всё ещё стоишь у двери, в которую не хочешь постучать. Он бы взял тебя за руку и прошептал: «Ты страдаешь не потому, что Бога нет. А потому, что ты не хочешь его услышать».
Ты говорил, что Вселенная молчит. А он бы ответил: она говорит – шепчет через цветы, камни, дождь, совесть, муки. Просто ты не туда вслушиваешься. Ты хочешь, чтобы Бог говорил языком логики. А он говорит тишиной. Ты хочешь, чтобы он давал доказательства. А он даёт слёзы.
У Августина Бог – не идея. Он – лицо. Ласковое и строгое. Он не объясняет. Он не отвечает на вопросы. Он обнимает. И этим исцеляет. Он глубже любого смысла. Августин не доказывает Бога – он в нём растворяется.
Ты бы, Альбер, слушал его и чувствовал, как в тебе борются два чувства: презрение к слабости и зависть к утешению. Потому что Августин не боится быть слабым. Он называет это благодатью. Он не предлагает свободу. Он предлагает сдачу. И в этой капитуляции его триумф.
Ты бы задал ему свой любимый вопрос: «Зачем жить, если всё бессмысленно?» А он бы посмотрел тебе в глаза и сказал: «Потому что ты не знаешь любви. Пока не знаешь – ты мёртв. А когда узнаешь – ты не спросишь больше ни о смысле, ни о Боге. Ты просто будешь – в нём».
И ты бы не стал спорить. Потому что с Августином не спорят. С ним либо плачут, либо бегут. Потому что его Бог – не идея. А пламя. В котором ты либо сгораешь, либо становишься светом.
Ты ушёл бы. Конечно. Слишком влажно. Слишком смиренно. Слишком много духа. И слишком мало конструкции. А ты, Альбер, любил стены. Ты хотел стоять. А Августин учил склоняться.
И всё же, уходя, ты бы оглянулся. Потому что в его письме что-то было. Не ответ. Но эхо. Эхо того, чего ты сам когда-то ждал. Когда ещё верил.
Лис и Тот, кто верил в дрожь
Паскаль не писал чернилами. Он писал дрожью. Его письма не разворачиваешь – ими ранишься. Потому что каждое слово – как лезвие, обёрнутое в бархат. Он не кричал, как Августин. Не скакал по площади, как Сократ. Он шептал. Но так, что ты не мог не замереть.
Ты бы, Альбер, с ним точно поспорил. Он был бы вежлив до конца. А потом метко подбросил свою любимую гранату: «Разум ничего не может без сердца». И ты бы зарычал. Потому что ты строил свою философию на камне разума. А он – на зыбком фундаменте чувства.
