Книга Небытия - страница 41

– Да, встреча с женщиной-зверем опасна, смотри, этот человек даже идти не может, сел прямо на голый камень и сидит. Силы еще не скоро вернутся к нему. Едва только к завтрему.

– Бедолага. И как только произродилась такая погань на человеческую голову, как Господь допустил такое!.. Я имею в виду не дурака, а человекозверей.

– Господь тут ни причем, люди-звери – дело рук румийского мага Кашнура, это его создания. И…

– Вот уж нет, ничуть не бывало! Люди-звери произошли сами собой, естественным путем, из диких животных по Божьему недогляду, а не по помыслу Божьему, как мы. Это были самые первые люди на земле, еще до Адама и Евы.

– Ты, ошибаешься, легковерный Жук, достоверно известно, и в тайных летописях записано…

– Да, что ты мне будешь говорить! Уж я-то…

– Смотри, он упал! Надо помочь ему, а то городские шакалы ограбят и поглумятся над ним.

Философ стал кряхтя подниматься.

– Да ему уже ничем не поможешь! – Разумно возразил дерьмочист, но, тем не менее, поднялся тоже. – Стоит один раз сойтись с женщиной-зверем, и считай душа твоя пропала на веки. Или змея затрахает его до смерти и выпустит ему всю кровь, или он умрет от тоски. Уж я-то знаю.

Жук и мудрец подняли человека под руки. Мудрец, к удивлению дерьмочиста, совершенно озаботился судьбой этого человека.

– Куда бы его оттащить, в какое безопасное место?

– Давай отнесем его в госпиталь к иоаннитам, или лучше к тамплиерам, у них принимают всех, а не только христианских паломников.

– Нет, что ты, нельзя чтобы этого человека видели. Это же…

Философ заткнул себе рот.

– Кто?.. Кто это? Ох, мудрец, чего-то ты скрываешь от меня. Ну, ладно, не хочешь говорить, не надо. А его можно отнести к колдовке с улицы проституток, она бы его быстро поправила. Только у меня нечем ей заплатить.

Философ облегченно выдохнул.

– У меня, по счастью, есть несколько медяков.

Жук пожал плечами.

– Ну, тогда пошли.

И два любомудрых милосерда и сердобола поволокли несчастного через весь город к старой колдунье с улицы проституток.

Черный Гозаль бредил той ночью в каморке у старой колдуньи с улицы проституток. Он обращался к своему Единому. Он бредил так:

Пустыня. Пусто, пусто. Смерть и пустота. Пустота смерти. Наш Бог, дай сил, накорми, напои. Ты Диавол? Он Диавол, мать? Кто этот камень в шатре Хранителя? Кто я? Шаншам? Или… как там меня назвал дед, которого я убил? Это был родной дед, он хотел учить меня Завету, как и ты, мать… и Хранитель учил меня чему-то… Все учат меня, а Бог? Бог, почему не учишь ты? Потому что я не хочу? Я не хочу говорить с тобой, поэтому спрашиваю и отвечаю сам. Кто ты? Отраженье мое в небесах, или это я отраженье твое на земле? Что ты делаешь? Ты убиваешь меня, или это я убиваю тебя в себе? Бог, который спустился на гору, почему ты вернулся обратно, а не остался со мной, как тот бог, другой, который умер? Я черный, и бог мой черный, а не Сатана, который – Бог Свет. Я стал таким, как ты – злым, мстительным, мелочным и сварливым. Это ты сделал меня таким или мать? Бог, живущий в камне – идол? А на небе – голубь? А в земле – червь? А в душе?

Черный Гозаль бредил не размыкая сухих губ. Дерьмочист трахал старую колдунью, а мудрец подглядывал за ними через тростниковую занавеску. У колдуньи было крепкое поджарое тело и свежие, не знавшие молока, груди. Мудрец смотрел на колдунью и ничего не хотел.

Гозаль оклемался лишь к полудню. В голове было горько от ведьминых отваров, но муть и слабость прошли. Гозаль сел. Голову чуть повело и отпустило. Вошла ведьма. Гозаль дернулся прикрыть наготу. Все равно.