Радзинский едва не давится чаем.
– Ещё раз?! И – прости – с какой частью твоего существа обычно беседую я?..
– Вы? – Аспирант окидывает Радзинского снисходительным взглядом. – Вы постоянно давите на сознание. Сюда. – Аверин приставляет указательный палец к своему лбу. – Причём так настойчиво, что я периодически отключаюсь и чудом успеваю в нужный момент очнуться. – Аверин вдруг наклоняется к Радзинскому близко-близко, и пристально, безотрывно смотрит ему в глаза. – Иначе Вы бы полностью меня растворили… – произносит он ровным, бесстрастным голосом.
Радзинскому кажется, что стены и потолок купе сдвигаются, он судорожно хватается за стол, понимая, что аспирант делает с ним сейчас что-то нехорошее, но почему-то не находит в себе сил отвести взгляд. Он чувствует почти осязаемое давление на свой мозг, отчего все мысли разом вышибает из его головы. Какое-то время Радзинский ещё сопротивляется, но с каждой секундой хватка его ослабевает – и вот уже сладкое забвение поглощает сознание. Нирвана…
***
Перестук колёс. Размеренные покачивания. В зеркале проплывают солнечные весенние пейзажи. Кажется, там мелькнуло и что-то зелёное. Неужели первая листва?
Аспирант сидит почему-то на верхней полке – ноги укрыты одеялом, на коленях книга, знакомая голубая рубашка при ярком свете солнца, как кусочек ясного неба…
Вчерашний разговор кажется сном. Содержание его – бредом. А Николай вдруг начинает говорить, не отрывая при этом сосредоточенного взгляда от страницы:
– Простите меня, Викентий. Я не хотел. Вы меня разозлили. Это меня не извиняет, конечно… Но… Я больше так не буду. Я… Мне очень стыдно…
– Не кипишись, студент, – Радзинский лениво прикрывает глаза. – Я давно так не отдыхал. Честное слово, я спал, как младенец! – Радзинский широко зевает, подтягивает повыше свои длинные ноги и садится, обхватив колени. Он щурится на слепящее горячее солнце за окном, переводит взгляд на вцепившегося в книгу аспиранта и усмехается, – Ты завтракал? – Неуверенное отрицательное движение головой. – Тем лучше, составишь мне компанию. – Кажется, в приступе горячей благодарности за проявленное великодушие Николай готов на всё – даже отправиться в вагон-ресторан. Он глядит на Радзинского так преданно, как провинившийся щенок. Сейчас из него можно вить верёвки.
Эта мысль настойчиво возвращается к Радзинскому, когда он наблюдает, как аспирант вяло ковыряет вилкой творожную запеканку.
– Коль, я чудовище? – весело спрашивает он. И ухмыляется, когда Аверин вздрагивает.
– Н-нет… Нет, конечно! – Николай моргает растерянно и откладывает в сторону вилку с гравировкой «МПС». – Когда мы встретились – ну, вот, когда Вы из машины вышли – мне показалось, что у меня сердце из воска, и что я сейчас растаю – такое горячее сердечное чувство Вы изливали на совершенно незнакомого человека. Вы не представляете себе, сколько безумно талантливых и одарённых людей я встречал на своём пути, но в них не было Любви и… – и всё напрасно, понимаете? Они ничего не достигнут в духовном смысле. Даже, наоборот – их таланты на дно их утянут… – Аверин вдруг прервался и отвлёкся, наконец, от разглядывания тарелки. – Простите меня, Викентий. Я вчера разозлился на Вас ужасно. У меня было такое чувство, как будто Вы меня предали…
– Стоп-стоп-стоп… – Радзинский поднимает руку в предостерегающем жесте. – Получается, что я должен был вчера промолчать и покорно потащить на своём горбу твой бездарно собранный багаж? Это, по-твоему, Любовь?
