– Вот именно, – кивнул Рем. – Поэтому я хочу услышать не обещания, а конкретные планы. Какие ресурсы вы готовы выделить? Какие риски считаете приемлемыми? И главное – кто на самом деле стоит за этой инициативой?
Кан на миг замер, взгляд чуть прищурился, губы дернулись в почти улыбке. Руки остались открыты, но глаза выдали – все карты у него в голове, и не все будут выложена на стол прямо сейчас.
– За нашей инициативой стоят те, кто привык выигрывать, кто понимает цену терпению и власти. Вы – часть этого круга, президент. Мы рассчитываем на ваше умение держать все под контролем.
Рем улыбнулся, холодно и без сожаления:
– Контроль – это мое ремесло. И я не позволю никому подставить меня под удар. Особенно когда ставки так высоки.
Вокруг их слов витал невидимый бой, где каждое предложение было выстрелом, и ни один не должен был промахнуться. Он знал, кто стоял перед ним. И знал, что у таких людей нет друзей, только союзники на время.
– Проходите, – Енмин жестом указал на открывшуюся дверь вагона первого класса. Его голос звучал мягко и притягательно, словно приглашая не в поезд, а в тщательно расставленную ловушку, где каждое слово – это испытание.
Рем не спешил отвечать. Медленно и уверенно он шагнул вслед за ним, движения казались ленивыми, но в каждом из них пряталась напряженная концентрация – словно у снайпера, готовящемуся к безупречному выстрелу. Его взгляд оставался неподвижным, хладнокровным, не давая ни малейшего признака слабости.
Внутри – не страх и не злость. Что-то иное. Знакомое до боли, словно родной шрам. Напряжение, выдержанное, как старое вино в жаре боя – то самое, что не дает расслабиться ни на секунду. То, что хранит жизнь, когда мир трещит по швам, разрываясь на куски. Недоверие, покрытое стальным самоконтролем, острое и тонкое, как игла, спрятанная в подкладке костюма.
Кан Енмин. Раньше – просто клерк, никому не известный чиновник с осанкой вечного извинения, вытянутым лицом и взглядом, опущенным вниз. Он кланялся даже охране у лифта. Теперь же – игрок высокого класса. Тот, кто меняет правила прямо во время партии. Он управлял не компаниями, а потоками, не бумагами, а цепочками судеб. Его сила была тихой и невидимой, словно пар, поднимающийся над чашкой утреннего кофе, где решаются жизни.
Свет жестко бил по его лысине, превращая ее в символ неизбежного: тело уже сдалось времени, а ум и амбиции упорно сопротивляются. Как картина Фрэнсиса Бэкона – искаженная, тревожная, и в то же время невозможно отвести взгляд.
Его губы – тонкая, строгая линия. Не просто рот, а черта, за которой заключаются сделки без свидетелей и выносятся приговоры, от которых не отмыться никакими протоколами.
Рем видел это не только глазами – всем телом, памятью. Опасность не всегда рычит. Иногда она носит костюм от Kiton и пахнет дорогим табаком. Иногда говорит учтиво, но в взгляде уже взвешивает: «что ты стоишь и сколько стоит убрать тебя».
Рем следил, как он медленно достает из дорогого портфеля блокнот и ручку – каждое движение выверено, отрепетировано до мелочей. В этом было больше, чем показуха: «Смотри, я важен. Смотри, я умею». Но Рем смотрел дальше, туда, где слова теряли силу и начиналась настоящая тьма.
– Наша компания изначально держалась подальше от шоу-бизнеса, – начал Енмин, голос его был хрипловат, словно шелест старых страниц. – Но потом мой сын влюбился в эту сцену с той наивной яростью, что бывает лишь в двадцать лет. Все, чего он хотел – пройти стажировку у вас.
