Когда цветёт миндаль - страница 3

– Где… я? – голос его был хриплым, словно высохший ручей, но в нём звучала сила, ещё не сломленная болью.

Сон-а молчала мгновение, собирая слова, что казались ей такими чужими в этой хижине, где она привыкла говорить лишь с лесом.

– Ты у меня, – наконец ответила она, и голос её был мягким, но с едва заметной дрожью. – Я нашла тебя у ручья. Ты ранен.

Он моргнул, будто пытаясь сложить её слова в смысл, и медленно кивнул.

– Меня зовут Ён-джин, – произнёс он, и имя его упало в тишину, как камень в воду, оставляя круги на поверхности её мыслей. – Я бежал… из столицы. Там… меня хотели убить.

Сон-а вгляделась в него, и в её глазах мелькнула тень настороженности. Столица была далёким миром, о котором она знала лишь из рассказов матери – местом шума, интриг и жестокости, так непохожим на её лес. Что привело его сюда? И почему его слова звучат так, будто он нёс в себе груз, о котором она могла лишь догадываться?

– За что? – спросила она тихо, почти шепотом, словно боялась, что ответ разрушит хрупкий покой её дома.

Ён-джин отвёл взгляд, уставившись в потолок, где тени от очага танцевали медленный танец.

– За идеи, – сказал он, и в голосе его проступила горечь. – За слова, что я писал… Они назвали это изменой. Я бежал, чтобы жить.

Её сердце сжалось, но не от страха, а от странного узнавания. Он тоже был отвергнут, как и она, хоть и по-иному. Их миры, такие разные, пересеклись здесь, в этой хижине, и в этом было что-то необъяснимое, почти судьбоносное. Сон-а опустила взгляд, пряча свои мысли, и поднесла ему ещё немного отвара.

– Пей, – сказала она, и голос её стал чуть твёрже. – Тебе нужно восстановить силы.

Он послушался, сделав глоток, и их взгляды встретились – её настороженный, полный вопросов, его уязвимый, но цепкий, словно он искал в ней что-то большее, чем просто спасение. Тишина легла между ними, тяжёлая и живая, и в этой тишине родился первый намёк на взаимный интерес – тонкий, как нить паутины, но уже ощутимый. Сон-а отвернулась, занявшись очагом, но чувствовала, как его присутствие заполняет её дом, её мысли, её одиночество. А Ён-джин, лёжа на скамье, смотрел на её тонкую фигуру, и в его ослабевшем теле теплилась искра любопытства к этой женщине, чья песня и руки вернули ему жизнь.

Снаружи ветер коснулся ветвей миндальных деревьев, и лепестки закружились в воздухе, словно приветствуя начало чего-то нового – пути, что только начинал проступать сквозь тени их судеб.

Рассвет пробился сквозь щели в соломенной крыше, мягкими золотыми нитями ложась на глиняный пол хижины. Свет был нежным, почти невесомым, словно дыхание утра, что касалось мира с осторожной лаской. Сон-а сидела у очага, подбрасывая тонкие ветки в тлеющие угли, и её взгляд то и дело возвращался к Ён-джину, что лежал на скамье, погружённый в беспокойный сон. Его лицо, ещё бледное от слабости, смягчилось в забытьи, и тёмные волосы, спутанные и влажные, падали на лоб, скрывая следы боли, что она видела в нём накануне.

Она смотрела на него, и в её сердце, привыкшем к тишине и одиночеству, шевельнулось что-то странное – смесь тревоги и смутного удивления. Кто он, этот человек, чья судьба так неожиданно пересекла её тропу? Его слова о столице, о бегстве, о словах, что стали его врагом, звучали в её памяти, как эхо далёкого грома, чужого и непонятного. И всё же в его уязвимости было что-то, что трогало её, как трогает первый весенний росток, пробившийся сквозь холодную землю. Сон-а отвернулась к огню, но мысли её продолжали кружиться, подобно лепесткам миндаля, что падали за стенами её дома.