Когда цветёт миндаль - страница 5

Утренний свет лился на землю, мягко касаясь травы и ветвей миндальных деревьев, что окружали хижину. Сон-а стояла у порога, её тёмные глаза следили за Ён-джином, который опустился на низкий камень рядом, словно ища опору в этом новом для него мире. Ветер играл с лепестками, унося их в лёгкий танец, и в этой тишине их голоса казались чужеродными, но необходимыми, как первые капли дождя после долгой засухи. Она чувствовала, как его присутствие заполняет пространство, и это ощущение было одновременно тревожным и странно живым.

Ён-джин поднял взгляд к небу, где облака плыли медленно и безмятежно, и его пальцы рассеянно коснулись края камня, будто он искал в нём тепло земли.

– Этот лес… он другой, – произнёс он тихо, словно размышляя вслух. – В столице нет такой тишины. Там всё шумит, движется, давит. А здесь… здесь можно дышать.

Сон-а посмотрела на него, и в её груди шевельнулось что-то, похожее на узнавание. Она опустилась на траву неподалёку, скрестив ноги, и её руки легли на колени, как всегда, когда она слушала лес. Но теперь она слушала его.

– Тишина – моё спасение, – сказала она, и голос её был мягким, но глубоким, как воды ручья, что текли неподалёку. – Люди боятся того, что не понимают. Мой дар, мои песни… они видят в этом угрозу. Я ушла сюда, чтобы быть собой. Одиночество стало моим домом.

Ён-джин повернул голову, и их взгляды встретились – её спокойный, но полный скрытой печали, его внимательный, будто он пытался разглядеть за её словами тень её души. Он кивнул, медленно, словно её признание отозвалось в нём эхом.

– Я понимаю, – ответил он, и в голосе его проступила горечь, что была ему знакома слишком хорошо. – В столице я тоже стал чужим. Я писал трактаты… о том, как мир мог бы быть справедливым, как люди могли бы жить без гнёта. Но слова – опасное оружие. Они увидели в них угрозу, назвали меня еретиком. Я бежал, оставив всё, чтобы спастись.

Сон-а молчала, вслушиваясь в его рассказ. Её пальцы невольно сжали травинку, и она ощутила, как тонкий стебель дрогнул под её прикосновением. Его история была иной, но в ней звучала та же нота – отторжение, что она знала с детства. Она подняла взгляд к миндальным деревьям, чьи цветы сияли под солнцем, и прошептала:

– Они боятся нас за то, что мы видим иначе. Ты искал правду в словах, я – в песнях леса. Но мир не хочет ни того, ни другого.

Ён-джин улыбнулся, но улыбка его была печальной, как тень, что падает на воду в ясный день.

– Да, – согласился он. – Я думал, что смогу изменить их, заставить услышать. Но вместо этого они отвергли меня. Я бежал сюда, не зная, куда иду, пока не упал у твоего ручья. Может, это судьба привела меня к тебе.

Сон-а вздрогнула, едва заметно, и её глаза расширились на миг, словно его слова коснулись чего-то глубокого внутри неё. Она отвернулась, глядя на тропу, что вилась среди деревьев, и её голос стал тише, почти растворяясь в шелесте листвы:

– Судьба… Я не знаю, верю ли в неё. Но лес принял тебя. И я… я не могла оставить тебя там.

Он смотрел на неё, и в его взгляде мелькнуло тепло – слабое, но искреннее.

– Ты дала мне больше, чем жизнь, Сон-а, – сказал он, и имя её в его устах прозвучало как нота, что вплелась в её собственную мелодию. – Ты дала мне покой. Впервые за месяцы я не чувствую себя беглецом.

Эти слова повисли в воздухе, и в тишине, что последовала за ними, тени их прошлого начали рассеиваться – не исчезать совсем, но отступать, как утренний туман под лучами солнца. Сон-а подняла взгляд, и впервые за этот разговор её губы тронула лёгкая улыбка, почти незаметная, но живая.