На первой странице – набросок руки. Женской. С подписью: «Рисую, чтобы не забывать». Он закрыл глаза. И почувствовал: да, это его. Его прошлое. Его боль. Его выбор. Он взял карандаш. И начал рисовать. Сначала – балкон. Потом – силуэт женщины. А потом – свои руки, протягивающие ей чашку.
Утро снова пришло не как начало, а как продолжение – словно ночь не уходила, а просто надела другую одежду. Тбилиси был всё так же обволакивающе мокрым, но теперь дождь не казался чужим. Он стал частью ритма, дыхания, тембра – как аккомпанемент к внутреннему состоянию.
Вера проснулась не от будильника, не от стука, не от света. А от тишины. Она была другая. Не напряжённая, не звенящая. Она была как дыхание рядом.
Но в комнате никого не было. И всё равно – было ощущение: он где-то близко.
Она встала, накинула кофту, босиком подошла к окну. За ним – город. Умытый, стряхнувший с себя вчерашние тревоги. Люди шли по делам. Машины двигались плавно. Пахло хлебом. Жизнь продолжалась – без пафоса, без драм.
На столе – записка. Короткая. Чёрными чернилами. Почерк неровный, но живой: «Приходи, если сможешь. Я доделал крышу». Без подписи. Но не нужно было.
Она оделась быстро. Без макияжа, без лишнего – всё в ней было устремлено к одному: быть там, где крыша. Там, где он. Там, где, возможно, начнётся не просто утро – новое всё.
***
Мастерская встретила её запахом дерева, кофе и дождя. Он стоял у окна. Лампа не горела – всё было в полусвете. На верстаке – модель. Дом. Теперь с крышей. Он не повернулся, когда она вошла. Только сказал:
– Я не спал. Всё думал.
Она не ответила. Приблизилась.
– В этом доме есть всё, что я помню. Хотя я этого не помню. Понимаешь? – он усмехнулся. – Словно я был там не мозгом, а кожей.
Она посмотрела на модель. Там было окно. Балкон. Маленький двор.
– Мы всегда ссорились у окна, – произнесла она. – Потому что ты уходил, а я оставалась.
Он кивнул.
– Теперь я знаю. Я не исчез случайно. Я исчезал постепенно. Сначала – из разговоров. Потом – из тела. А потом – просто физически.
Он повернулся. В глазах – не извинение. Ответственность.
– Мне страшно просыпаться и не знать, кем я был. Но ещё страшнее – стать снова тем, кто может уйти.
Она подошла ближе. Осталось всего полшага.
– Тогда останься, – сказала она. – Но не из долга. Не из страха. А потому что… хочешь быть рядом.
Он шагнул. Этот шаг не был случайным. Он был – решением.
И они стояли рядом. Не обнимались. Не прижимались. Просто стояли. Дождь за окном шёл. Беззвучно. В мастерской было тепло. Не от радиаторов. От их присутствия. Он взял её за руку. Осторожно. Как будто впервые.
– Я не знаю, что дальше.
– Это и есть жизнь, – ответила она. – Не помнить всё. Но быть готовым идти.
Они молчали. Долго. Потом она посмотрела на дом. На крышу.
– Он всё ещё не окончен.
– Нет. Но теперь… – он повернулся к ней, – теперь я знаю, с кем хочу его достроить.
***
Они сидели на полу. Пили чай с корицей. Вера рассказывала, как они впервые ехали на дачу и заблудились.
– Ты отказался спрашивать дорогу. Сказал, что мужчина должен знать, куда ведёт машина.
Он рассмеялся.
– Какой идиот.
– Ты был упрям. Но красивый. До жути. И когда мы, наконец, приехали, оказалось – дача стоит на холме. Там росли дикие персики. Ты сорвал один, протянул мне и сказал: «Если хочешь – останься. Если нет – я уйду».
Он замер. Как будто слово «персики» что-то разблокировало.
Он закрыл глаза. И произнёс:
