У “Континента” свой круг и уровень читателей и подписчиков, и не только среди русского зарубежья, но и в самой России. Поэтому публикация в вашем журнале была бы очень важна для Кати. Г-жа Л. Шакова сказала мне, что не возражает против публикации полного текста статьи в журнале. Но решение, конечно, за Вами, и я прошу меня простить, если, не желая того, вызвала для Вас какие-то неудобства. Виной тому моя полнейшая неопытность в издательских делах и желание скорее сделать что-то для Кати.
С глубоким уважением и благодарностью Татьяна Янковская (Ямром)».
Печататься я решила под своей девичьей фамилией. Дело в том, что в Америке меня все знали под фамилией мужа, а поскольку все наши знакомые выписывали в то время «Новое русское слово», все бы сразу поняли, что статью написала я. Поскольку это был совершенно незнакомый мне мир, я решила вступить в него в секрете от всех, под «псевдонимом», а кому надо, я сама расскажу о статье. В то же время я была не против, чтобы в России, где меня знали как Янковскую, где была ещё жива моя бабушка со стороны отца и жили другие мои родственники и старые друзья, меня узнали.
Публикация в «НРС» сыграла свою роль. Вот письмо читателя от 30 ноября 1991 года, пересланное мне из редакции «Нового русского слова»:
«Уважаемая редакция!
18 октября 1991 года “НРС” опубликовало статью Татьяны Янковской “Единство сердца и строки, поступка, жеста”, посвящённую творчеству барда Кати Яровой. Нам (community) хотелось бы пригласить Катю в Hartford. Для этого нужен её адрес, который, вероятно, знает госпожа Янковская. Пожалуйста, передайте эту просьбу госпоже Янковской…
Спасибо за заботу.
С ув. Борис Баришпольский».
Боря и Ирма Баришпольские организовали для Кати концерт 9 мая 1992 года, и Боре мы обязаны многими прекрасными фотографиями Кати с дочкой и записью концерта в Хартфорде за семь месяцев до Катиной смерти.
Уже когда Кати не было, я вспомнила её слова «может быть, Танечка, вас уволили для того, чтобы вы сделали что-то такое, о чем вы ещё сами не знаете», и до меня вдруг дошло: меня уволили, чтобы я написала о ней статью. По (не)случайному совпадению две мои большие статьи о Кате редактировала и сокращала Ирина Лейкина, редактор милостью Божьей. В 90-е она вела рубрику «Глаголъ» в газете «Новое русское слово», а позднее, когда газета закрылась, работала в редакции журнала «Слово/Word», где была в её сокращении опубликована моя статья о поэзии Яровой «Не поставив последнюю точку».
Опровержение в «Часе пик» тогда так и не напечатали. Вместо опровержения спустя полгода появилось интервью «Каждый выбирает ту ненормальность, какая ему ближе», взятое у Кати той же журналисткой. Катины ответы, как всегда, остры и оригинальны, хотя за полемическим диалогом угадывается переломный момент в жизни и трагедия нелёгкого поиска.
Из письма Кати Яровой мне от 26 июля 1991 года: «Вот уже 2 месяца, как я дома. Пишу “дома”, но ощущение какое-то неполное. Кажется, что за время странствий я “здесь” потеряла, а “там” не нашла».
Тут я вижу перекличку с письмом Марины Цветаевой в Прагу Тесковой в 1928 году: «Я говорю… о чуде чужого. О там, ставшем здесь… Мне к Вам хочется домой: ins Freie: на чужбину, за окно». (Курсив мой. – Т.Я.) У Кати не было такой мечты о чужом, она не умела любить чужое, как своё. По свидетельству Оли Гусинской, Катя любила говорить: «Всё нашенькое саменькое лучшенькое», а в одной из своих песен пела: «И необъективной, пристрастною мерой/ я меряю всех – всех, кого я люблю»:
