Что случилось с машиной, мне не понять, но, судя по Витале, дела закрутились серьезные. Раз так – мы решили закусить и оросить, пока не засохло. И тут Кислый внезапно вступил в перепалку с Лариком, насчет того, что он, Кислый, якобы не умеет грести. Найти концы в этом споре было невмочь. А потому пришлось выуживать весло. Сказать по чести, Кислый показывал так себе упражнения, потому что грести в галоше на распашонках и байдарочным веслом – разные вещи. В итоге все даже немного накалилось, но сошлись на том, что зато Кислый Ларика водку учил пить. Весло бросили. Мужики все что-то ковырялись в машине. Сазан заговорил мечтательно:
– А знаете, пацаны, мне пришло в голову, что мы никуда никогда не доедем. Что мы будем так вот катиться, непойми куда. И будут приходить новые люди. А мы, как только разглядели их черты, будем вынуждены их забывать. Кончится поход, и лето кончится, завершится у всех учеба. А мы так и будем катиться и катиться, забыв обо всем. И о нас все забудут. И никто никогда не поймет, было ли это хорошо.
– Знаешь, я согласен. И почему бы нам не катиться. Кто там, где там? Они ждут нас, а мы вроде как готовы служить тому, чему присягнули. Но раз, и получается так, что мы уже совсем другие, не такие, какими они о нас помнили. И или им придется расстроиться от несоответствия, или нам играть дурную роль. Когда ты заедаешь луковицей Ягуар, ты знаешь, что это пройдет. Когда ты начинаешь скрывать кто ты, как снова заговорить от себя? Так может просто ехать, без вчера или завтра? Всех знакомых, которые были хороши, ты всегда найдешь от теплоты, когда почувствуешь их рядом. Ведь если ее нет – то зачем делать вид, что вы близки? – делюсь мыслями я.
– Но какой в этом смысл? – задумчиво крутит ветку в руках Кислый. – Невозможно ничего найти, убегая. Если ты умеешь только бежать, то когда-то встанет вопрос, что делать, если выдохся. Вот ты стоишь, такой классный, но спекся, а что дальше. Если отбросить минутное влечение – бежать нужно к чему-то, а не от чего-то и даже не просто так.
– А кому это нужно? – спрашивает Ларик. – Кто такой замечательный спрятанный герой, который вкладывает всем то самое «нужно». Уже попы не сильно рвутся раздавать облатки, партийные активисты сожгли по дачам собрания сочинений своих вождей. Но нет же, «нужно» никуда не делось. Расскажите мне, что это абстрактный долг, мораль, или порядочность, а я отвечу – что это рабство, которое родилось от трусости ума.
– Трусость – это бравада красивыми словами при нежелании что-то делать. – констатирует Кислый.
– Ну так долг индивидуален, как и трусость. Я не должен кому-то, я должен самому себе. А почему – каждый найдет свой ответ: потому что так надо, потому что так велит бог, государь, история, желание, прихоть. – врывается Сазан.
– А если и самому себе ничего не должен? Почему отталкиваться от этого? – не даю закончить я.
– Я понимаю, о чем ты. Проблема в том, что если нет вообще ничего, то нет и тебя. А если есть что-то, то нужно принимать это во внимание. – круто, но глубоко забирает Ларик.
– Блин, что мы творим. Это же космос. Мы где-то неизвестно где. Сейчас какой, второй день? А я уже ничего не понимаю, я как будто не был дома год, и нисколько об этом не жалею. – резко меняет тему Сазан.
– И ведь все только начинается. – я задумчиво хлопаю его по плечу.
За гравийной дорогой громоздится стена леса. Холодна, как абстрактная красота. Фургон распахнул капот и дверцы. Мужики-ягодники курят, поплевывая. Я понимаю, что абсолютно осоловел. Мы не доедем до темноты. Все идет непредсказуемо. От этого я на миг напрягся. А потом отпустило – пусть себе, мы вывезем.
