Когда кончилось лето - страница 30

– О, Виталя, здорово! А мы тут с пацанами ждем тебя! – подхрипшим голосом приветствует Леонид.

– Здравствуйте. – как будто из-за его спины вторим мы хором.

– Здорово! Лень, ну че за хуйня. Пацаны-то в говно. – Виталя смотрит на нас хмуровато.

– Да брось ты, уговора не было, что они трезвые будут. – смеется Леонид.

– А ты и сам-то нажрался. – Виталя уже немного теплеет.

– А ты завидуешь просто! – утверждает Леонид. – Вон смотри, это вот Артем с гитарой, вот Пашка – он и без гитары поет, как дьякон, вот Ларик и Димон – тоже мировые пани.

– Виталий. – пожимает нам руки новый знакомый. – Нам уже выезжать нужно, припозднились. Давайте ноги в руки, хватайте вещи – и в машину.

– Да, Виталий, спасибо, мы махом. – обещает Сазан.

– По последней! – уверенно берет его за плечо Ларик.

– Конечно, куда же так, по последней! На ход ноги! – подтверждает на кураже Леонид.

– Бахнем за Русь первозданную, Русь сермяжную, Русь – сказку дивную, да чтоб на сердце тепло было! – предлагаю я тост.

– Выпьем!

– Крякнем!

– Ухнем!

– Стременная!

– Виталя, давай с нами!

– Да пошел ты!

Смех и голоса тонут в водочном амбре. Мы встряхиваемся и собираемся. Леонид встает и покачивается на ногах. Мужики помогают нести пакеты. Перед нами ГАЗик с жестяным кузовом, похожий на почтовые фургоны из советских фильмов. Двери кузова призывно открыты.

– Пацаны, запрыгивайте, там еще несколько человек. Если что, стучите в стенку. Ну или позвоните, если сеть будет – там у них мой номер есть. Вы же на Валкийоки, до лесопилки?

– Да.

– До свидания, Леонид! Добра.

– Бывайте пацаны. – Леонид для надежности похлопывает меня по плечу.

Мы покидали вещи и залезли в пыльное горячее чрево фургона. Дверцы захлопнулись. Глаза захлебнулись в полумраке.

Свет пробивался через небольшие окошки в верхней части фургона. Луч прорезал столбик пыли у щели неплотно закрытой двери. Мы рассовали вещи по углам, уселись на рюкзаки. Грузовик подскакивал и гремел. Большая часть фургона заполнена деревянными ящиками, зареванными слезами черничного сока. А еще в нем было четыре человека.

Нам не удалось поговорить с ними: слишком было громко и слишком они были погружены в себя. А потому мы просто сидели, проглатывая кочки и пытаясь увидеть что-то сквозь щель. Я воткнул наушники, потому что не мог вытерпеть реальности вокруг: чтобы не прорваться сразу и во все стороны, я должен был услышать, как мечется кто-то другой. А время шло к глубокому вечеру, съедалось километрами, стелило хмельной усталостью. В ней я и растворился, прикинув, что никому более здесь не требуюсь. И прикорнул. Когда фургон встал, вокруг смеркалось. Дверь открылась, мы повысыпали вниз. Оказалось, в фургоне что-то сломалось. Чертовски жаль, но ничего не поделаешь.

С нами выпрыгнули мужички, сизые от того груза, что решили на себя взвалить. Честно сказать, я не могу вспомнить их имен. Мы знакомились впопыхах, пока думали, что сейчас рванем дальше. Но так не получилось. Скучная гравийка смотрела укоряюще, пыль давно осела. Внутри что-то толкалось локтями, аккуратно подавая голос о том, что, возможно, никуда мы все-таки сегодня не доедем. Мужички вытащили водку и немного рассказали о себе.

Оказалось, что они белорусы. Приезжают на вахты по две недели собирать ягоды в самых глухих местах. А потом сдают их бригадиру и могут отдохнуть. Уехать обратно или передвинуться на новую точку. Мне было грустно, тоскливо их слушать. Мужики не видели ни природы вокруг, ни великолепного леса, ни искрящегося богатства. А видели только бесконечные кочки, опостылевшие ягоды. Знали только как кланяться к ним. Как лежать в отключке от усталости с надломленной спиной, а если она не приходила – добавить спиртяного забвения. Мужики ненавидели лес. Ни свою судьбу, ни себя, ни перекупщиков, сбывающих тем же финнам ягоды с накруткой в четыре конца. А лес. Потому что видели себя побежденными свидетелями чужой жизни, проигравшими по воли мироздания. Казалось, им станет намного проще, если этот лес сгорит, и любой другой сгорит тоже, и любое другое место, куда для работы их может согнать судьба. Тогда можно будет спокойно лечь и ждать смерти или рая, оправдываясь: «Вот и я сделал все, что возможно».