Ксенократ был из тех муз (сейчас таких практически нет), которые не искали себе подопечных. Подопечными называли людей, которых музы вдохновляли, а правильнее будет сказать – ограничивали их в развитии и вели в нужном направлении. Музы всегда жёстко контролировали развитие на этой планете. Оно никогда не было естественным. Подопечные подбирались соответствующим образом: это были те ведомые, кем можно было управлять, те, кто имел слабости и пороки.
Люди, сами того не осознавая, всегда имеют ментальный доступ к любой информации. Этот невидимый поток идей и открытий идёт в этот мир. Он всегда направлен на развитие. Мастер же в этом не заинтересован; через муз он развивает одно направление, при этом уничтожая другое. Почему один учёный добивается признания, а другой – нет? Не находили это странным?
Ксенократ, как и остальные музы, был лишён доступа к божественной информации, но имел обширный опыт прошлых воплощений. Тысячи жизней были за его плечами, он многое понимал и умел анализировать. Философия была для него идеальным вариантом. Мастер не поощрял самодеятельность, но и не мог запретить. Мысли Ксенократа были чисты – любимый ученик нашёл лазейку, как их прятать.
Убить Мастера было невозможно. Даже если уничтожить оболочку, его разум не страдал от этого и оставался невредимым. Убей музу – и она погибнет, сделай это с Мастером – и он появится в ближайшее время в новом теле. Переход же в новое тело у муз был сложным и небезопасным процессом.
Мастер догадывался о способностях Ксенократа, и это представляло для него серьёзную проблему: он не мог допустить, чтобы ученик обучил этому и других муз.
– Фрина, – Мастер склоняется над гетерой, – он доверяет тебе, он любит тебя…
– Так любит, что всю ночь лежит бревном! Проще соблазнить статую, нежели Ксенократа, – она смеётся, и её оливковая кожа, натертая маслами, поблёскивает на солнце.
– Ты – единственная, кого он подпускает к себе так близко.
– И что же?
– Мне нужно, чтобы ты… – Мастер наклоняется ещё ближе и шепчет, озвучивая свою странную просьбу.
Фрина растерянно улыбается.
– А мне какая выгода?
– Проси!
– Хочу славы и денег, а ещё… – девушка задумалась, словно подбирая слова. – Ксенократ утверждал, что может жить вечно. Я тоже так хочу. Вечную жизнь.
– Хорошо. Только иди и сделай…
И она пошла – в дождливую ночь, промокая насквозь, к его дому. Это была странная дружба престарелого мужчины и юной девушки. Фрина не отличалась благоразумием и хорошей репутацией. Гетера и натурщица, она часами стояла обнажённой, пока очередной покорённый её данными скульптор ваял из куска мрамора Афродиту.
Девушка подошла к двери и постучалась. У неё не было сомнений; лишь об одном она пожалела: не взяла из дому нож. А если у него дома ничего не окажется подходящего? Гетера точно знала, что сможет одолеть дряхлого старика без особого труда. Он всегда был рад её видеть, невзирая на всю серьёзность и угрюмость обыкновенного выражения его лица. Именно Фрине он смущённо и робко улыбался. Если Ксенократ влюблялся, то это всегда были платонические, но очень сильные высокие чувства. Музы без труда могли читать мысли людей, но философ намеренно игнорировал это правило в отношении своей возлюбленной Фрины.
Он пустил её в дом. Ксенократ жил без ночной прислуги, только днём к нему приходили двое рабов и выполняли рутинную работу.
– Ты вся промокла! Ты себя не бережёшь! – ворчал старик, укутывая девушку тёплым покрывалом.
