Читать онлайн Сергей Иващенко - Когда мы были вместе

КОГДА МЫ БЫЛИ ВМЕСТЕ…

Воспоминания о детстве и юности, которые прошли на Западной Украине.

Давно меня сверлит мысль – написать мемуарные заметки о моей жизни на Западной Украине, куда меня привезли родители в трехлетнем возрасте и откуда я уехал уже взрослым человеком 26 лет отроду. Отца моего, офицера советской армии, направили к новому месту службы в город Стрый Львовской области в 1956 году, где был большой военный аэродром, на котором базировалась дальняя авиация и самолеты ПВО. Городок небольшой, тысяч 40-50, но старинный, основанный в 14 веке. Как раз в те времена, когда перестало существовать Галицко-Волынское княжество, бывшее частью Киевской Руси, и эти исконные русские земли подгребли под себя поляки. Потом были австрийцы, потом снова поляки, а с 39 года «прыйшлы совьеты», как выражалось местное население. Некогда русские люди почти 700 лет вкушали те самые европейские ценности, которые, в конце концов, и сделали Западную Украину оплотом русофобии. Кичась своей европейскостью, галичане всегда были для Европы холопами, которым милостиво было разрешено пристроиться на ее заднем дворе.

За 23 года моей жизни на «западенщине» я много чего повидал, и плохого, и хорошего. Не хочу чернить тамошних людей, но с малолетства я понимал, что между мной, человеком русской культуры, хоть и имеющим какую-то долю украинской крови, и местными, всегда пролегал высокий и практически непреодолимый барьер. И это ощущали почти все русскоязычные люди волей судеб заброшенные в Галичину. Знаю это наверняка, потому что не раз с друзьями рассуждали на эту тему. Вот об этом сосуществовании двух разных миров, вышедших из одной прародины – Киевской Руси и попробую рассказать. Думаю, что в свете последних событий это будет многим интересно. Конечно, я буду давать оценки с позиций человека русского мира, к которому принадлежал тогда и сейчас принадлежу.

Глава 1

А Я-ТО ДРУГОЙ…

Родился я в Нальчике, где училась в пединституте моя мама. А она попала в те края из Задонского района Липецкой области из деревеньки Засновки, в которой сейчас осталось 30 жителей. В Задонске она окончила педучилище и получила распределение на Кавказ. А там в поселке Бабугент был детский дом, где она и работала. Там же жили родители моего отца, переехавшие туда из Казахстана, куда попали во времена Столыпинской реформы. Мама жила у них на квартире. А когда отец, служивший тогда в ГДР, приехал в отпуск к родителям, они и познакомились, после чего на свет появился и я.

Из Германии отца направили в тот самый Стрый. Смутно помню, как ехали в мягком вагоне. Это была моя первая поездка в поезде. В вагоне-ресторане отец купил баночку черной икры, с изображенной на ней осетровой рыбой. И по сей день дизайн этих баночек практически не изменился, вот только купить их почти невозможно из-за дороговизны и резкого сокращения вылова осетровых.

В Стрые, местные, кстати, говорят « в Стрыю», и все русскоговорящие его жители тоже говорили именно так, первые несколько месяцев пришлось жить на квартире в городе, пока не освободилось жилье в военном городке. Вот так я впервые столкнулся с местными людьми. Жили мы недалеко от стадиона «Авангард», который тогда, кажется, только строился. Позже я там занимался легкой атлетикой, там же была станция юных натуралистов. Это была улочка, застроенная частными домами, весьма добротными, что характерно для Западной Украины. Свои дома в советские времена там были всегда лучше, чем в российской глубинке, по той причине, что народ тамошний ловчей в наполнении собственного кармана по сравнению с русаками, которых они называли или кацапами, или москалями. К тому же и политика партии и правительства была такая – поднимать национальные окраины за счет Российской Федерации, которую доили тогда нещадно. Поэтому местным перепадало больше от общего социалистического пирога. Но это ремарки из сегодняшнего дня. А тогда я об этом и думать не мог, а просто жил.

Хозяева были «щирыми украинцами». Глава семейства, дядя Вася, работал пожарным. Его дочь, Оксана, была значительно старше меня и взяла надо мною шефство, вводя в круг местной ребятни.

Тогда-то я и понял, что я какой-то другой. Мои новые друзья говорили не так, вроде как коверкали русский язык. Они же в свою очередь и мне говорили, что я по «иншому розмовляю». Но в целом мы прекрасно понимали друг друга, а я так быстро приспособился к ситуации, что однажды пришел домой и заговорил на мове. Мама была в шоке, испугалась, как бы я родной язык не забыл. Но стоило нам переехать в военный городок, где все разговаривали по-русски, и все мое украинство закончилось.

По рассказам матери, местные относились к нам хорошо. Лишь однажды произошел странный случай. Когда отец был на дежурстве, ночью к нам стал ломиться какой-то пьяный мужик (у хозяев был отдельный вход). Орал, матерился, требовал открыть. Напуганная мама, помня инструкцию военного начальства, что с местными надо всегда быть начеку, так как с бандеровцами было покончено совсем недавно, достала отцовский мелкокалиберный пистолет, который он купил в Германии, и передернула затвор, знала, как. Стрелять, конечно, не пришлось. Дядька угомонился и ушел, оставив на память о себе кучу на крыльце. Вряд ли этот эпизод имел какое-то отношение к нашему москальству.

Глава 2

О ХОРОШИХ И ПЛОХИХ ДЯДЬКАХ

Вскоре мы получили квартиру в так называемых «досовских домах» – домах офицерского состава. Это были двухэтажные домики, построенные пленными немцами, с коммунальными квартирами и удобствами на улице, но зато с газовым отоплением. А улица, на которой мы жили, называлась Грабовецкая, то есть, ведущая в село Грабовцы. По одну ее сторону стояли эти дома, отделенные забором, по другую – множество железнодорожных путей – Стрый большой железнодорожный узел. На той же стороне были и дома, в которых жили работники железной дороги, как правило, украинцы. Мы ходили к ним в так называемый железнодорожный магазин, а они к нам в военторг. Со стороны дороги, где въезжали и выезжали машины, был достаточно серьезный контрольно-пропускной пункт, через который без пропуска не пройдешь. На детей, конечно, пропускной режим не распространялся. На местных жителей – да, если они не работали в каких-то структурах, обслуживающих военных. Но режим этот был весьма либерален. Кто хотел попасть на территорию гарнизона и тем более жилого городка, мог сделать это легко, через дыры в заборе.

А когда мы переехали в отдельную квартиру в микрорайончике из финских домиков, то ни о каком пропускном режиме уже и речи не шло. Рядом с этими домиками находился завод железобетонных конструкций, который выпускал продукцию для военных нужд, в том числе и для ракетных шахт, которых в окрестных лесах было много, столько, сколько надо, чтобы держать в напряжении наших натовских недругов. А до западной границы Советского Союза от Стрыя было километров 250.

Завод отделял от городка дощатый забор, в котором тоже были проделаны дыры, чтобы рабочим ближе было ходить в тот самый железнодорожный магазин.

Ну, какой пацан не мечтает пролезть в заборную дыру, да еще на запретную территорию? Лазали и мы, хотя и побаивались, что получим нагоняй от дядек, как мы называли всех, кто работал на том заводе. А работали там в основном жители близлежащих сел, то есть, украинцы. Большинству было наплевать на нас, но мы, воспитанные правильно военными отцами, знали, что заборы так просто не ставят. Раз стоит, значит, кому попало за него нельзя. Но запретный плод сладок…

Раз я один пролез в дырку и с опаской осматривал запретную территорию. Было мне тогда лет 6 может, 7, в школу еще точно не ходил.

–Ты шо тут робыш? – услышал я злобный голос.

И дядька, одетый в рабочую робу, что придавало ему неряшливый, но оттого еще более грозный вид, схватил меня за рукав. Я перепугался до полусмерти и дрожащим голосом что-то заблеял. Как тот ягненок из басни Крылова перед грозным волком. А он смотрел на меня с ненавистью.

– В тэбэ тато офицер?

–Да, капитан, дяденька, отпустите, я больше не буду.

–Пишов звидцы…

Он отпустил меня, а я тут же юркнул в дыру и услышал, как грохнула по забору доска, подвернувшаяся ему под руку. Но я был уже на своей территории, где чувствовал, что здесь он уже не властен надо мной. Но все равно припустил к дому. И долго не мог отойти от перенесенного потрясения.

Тогда, конечно, подумал, что просто дядька плохой попался. Но сейчас тот случай видится уже в другом свете. Явно я нарвался на того, кто если и не был в лесах, то уж питал симпатию к хлопцам, «що сыдилы в схронах». А тут попался москальский выкормыш. Ну, как не покуражиться в укромном месте в тени забора? А на той-то стороне страшно, там можно и по шапке схлопотать, если кто увидит. КГБ тогда не дремал, тем более на той проблемной территории. И это, думаю, было правильно, хотя, конечно, перегибы были. Куда ж без них в Стране Советов?

Чтобы не прослыть ярым украинофобом приведу другой сюжет, «о хорошем дядьке». Конечно, они были среди местных. Всегда и во все времена, думаю, процент божьего и дьявольского в человеческом обществе примерно одинаков, пусть и окрашен в национальную специфику. Но периодически в каждом народе происходят какие-то умопомрачения, когда дьявольское начинает брать верх, и нация, что называется, идет в разнос. В России это, безусловно, 1917 год, обернувшийся братоубийственной гражданской войной, в Германии – фашизм, ну, а Украина сейчас, соблазненная самостийностью, пустилась во все тяжкие, и с убийственным сладострастием отдается дьяволу. Одумается ли, вырвется ли из жарких удушающих объятий? Вопрос открытый. Не будем углубляться в философские и теологические размышления, а вернемся на землю, где просто живут и нанизывают на спираль истории прожитые дни.

Так вот о «хорошем дядьке».

Купили мне родители велик, «Орленок». Он был мне чуть великоват, и я не доставал до педали, когда она находилась в нижнем положении. Поэтому процесс слезания-залезания был весьма затруднен. Но разве это могло остановить мальчонку, получившего возможность расширить свое жизненное пространство? В город я пока боялся выезжать, а по городку и гарнизону путешествовал смело. И вот еду мимо клуба офицеров и чувствую, что одну ногу заклинило – штанина попала в цепь. А одной ногой прокрутить педаль-то не могу… Велик едет все медленнее, и скорое падение неминуемо. И вдруг чья-то сильная рука хватает велосипед за багажник: «Спокийно, спокийно, зараз зупынымся…»

Остановились. Оказывается, это киномеханик из клуба. Он тоже был на велосипеде. Кстати, для местных велосипед, ровер на галицийском диалекте, был в те времена первейшей вещью, когда своих машин почти не было, а автобусы ходили плохо. Вот и он возил на багажнике металлический ящик, в который складывал кинопленку.

Помог высвободить закусанную штанину.

–Ты робы, як я, – и показал на свои брюки, прихваченные прищепкой, чтоб не болтались при езде.

С тех пор прошло больше 60 лет. А я помню этого хорошего дядьку.

Глава 3

БАБУШКА

С нами в Стрый приехала мамина мама, то есть, моя бабушка, Калинина Анна Ефимовна. Она прожила всю жизнь в той самой Засновке, о которой я говорил в начале повествования. Муж ее, мой дедушка, Василий Максимович, пропал без вести под Харьковом в 1943 году. В начале 50-х годов все четверо ее детей разъехались по городам. А ей, с выбитой коленной чашечкой, одной как жить в деревеньке? На тяжелых работах хроменькой уже не сдюжить, а пенсия ей за мужа не полагалась, так как пропавший без вести не считался погибшим за Родину. Вот мама и взяла ее к себе, чтоб за внуком присматривала да по дому помогала.