– Немножко работала, не мастер. Для колонии сгожусь.
– Ну, коль не мастер, приколи мне вон тот шиньон, чтоб выглядел как свои. Старшей по рангу выделяться положено.
Вообще-то, она права, не все выделяться воображалке Юличке. Я ловко собрала короткие волнистые волосы Анны Михайловны в хвостик, замаскировала тяжелой косой с проседью, свернула в низкий пучок. Получилось роскошно. Благодарности не получила. А потом заплела Ирине французские косы, начиная с висков. Девушка покрутилась перед зеркалом, любуясь собой во всех ракурсах.
– Все равно на спектакль косынку наденешь, никто не увидит, – огорчила невестку бдительная свекровь.
Я хотела было заметить, что косыночку можно и сдвинуть ненароком, до уровня плеч. Но в дверь постучали, раскатистый бас Смолькова прогудел:
– Все одеты? Можно войти?
– Входите, Иннокентий Романович! – крикнула Ира и бросилась открывать. Услужливая девушка. Или наивная подхалимка?
Сегодня Бог и царь «самородков» выглядел неожиданно благодушно. Узкие глазки лучились, пухлый ротик сложился в добрюсенькую улыбку. Подобрав на коленках штанины, уселся на жесткий диванчик, позволил Ирочке попотчевать себя, сочинил комплимент Анне Михайловне. Повернулся ко мне:
– Явилась?
Я выжидательно кивнула, подтверждая очевидное.
– Сможешь репетировать каждый день по несколько часов?
Тринадцать минут – мусолить целыми днями?
– Если ничего не случится, смогу.
– На сцену когда-нибудь выходила? Может быть, в школе? Петь, танцевать умеешь?
Красивая учительница пения, она же руководитель школьной самодеятельности, насмешливо помахала мне ручкой из стремительно убегающего детства.
– Я рисовать умею и делаю прически. Может быть, пригодиться?
– Может… – Смольков озабоченно уставился на мою полноватую талию, как скульптор на кусок глины. – Животик мало заметен, попроси у Любови Викторовны специальную подушечку. В субботу спектакль, не струхнешь перед публикой?
– В ближайшую субботу? А разве… можно так сразу? Люди годами учатся.
– Так то люди. У тебя в запасе нет этих лет. Даже пары месяцев, может быть, нет. Получишь отменное приключение, прежде чем будешь вынуждена уйти.
А ведь прав Иннокентий Романович, и цель мою тайную разгадал. Проницательный человек, внимательный к людям.
– Особо не вымудряйся, сыграешь саму себя, как будто Евгения Молодцева в камеру угодила. Сможешь?
– Я в школе стрекозу из басни Крылова играла. Вышла на сцену, и окаменела, только текст рассказать смогла.
По правде, совсем не в школе, не один раз, а целых пять, зеленела и каменела под насмешливый шепот комиссии.
– А текст в твоей роли – главное. Все остальное: смущение, страх, неумение правильно повернуться, только на пользу пойдет. Главное, не переигрывай.
Я обещала стараться.
И в самом деле, старалась, неделю отрабатывала вплетение в уже готовый спектакль. Точнее, отрабатывал режиссер. Я, как куколка на веревочках, по его указаниям двигалась. Каждый жест повторяла раз тысячу, чтоб до автоматизма дойти, чтоб в зале, полном народа, работать на автопилоте, без участия разума. Эффект каменной стрекозы потихонечку пропадал. Походка приобретала естественность, мимика – соответствие ситуациям, даже голос менялся. «Театральный шепот» освоила, чтоб Зинулю мою стеснительную в последних рядах было слышно.
К счастью, не только со мной Иннокентий валандался, многие не соответствовали высоте его идеалов. Маленький старичок с большущим блокнотом придумал новый поворот сюжета, вся труппа в спешке его осваивала. Оказалось, им не впервой, привыкли работать со скоростью мысли сценариста. Юлия разучила новые романсы и пела их очень трогательно.
