Парень нехотя согласился. В его голове метались «обоснованные» сомнения: ни один из знакомых параграфов не предписывает постороннему человеку… Но вроде ни один и не запрещает…
Так или иначе, свою задачу молоденький практикант выполнил: обнаружил в кармане куртки сотовый телефон, спас Юлию от провала. В телефоне нашел контакт «Стерва моя» и жену известил. Неумело, запинаясь, как смог. Они живут неподалеку, оказывается, как раз в переулке, куда мотоциклист сворачивал. Женщина обещала скоро прийти.
– Что же вы родителям не позвоните? – сочувственно обратилась медсестра к Юлии.
– Не хочу расстраивать заранее, – буркнула девушка, уклоняясь от дальнейших расспросов. Развернула выданный автоматом чек, (автомат стоит в коридоре, что ни сделаешь для удобства клиента), показала мне. Шестьдесят пять тысяч отечественных перепрыгнуло с ее карточки на счет клиники.
– Я договор подписала, – шепнула мне на ухо. – В случае удачи, буду доплачивать на реанимацию.
– Может, родственники заплатят? И твое компенсируют.
– Догонят и добавят. Ты его доспехи видала? Протертый кожзам.
И поймав мой вопросительный взгляд, пояснила:
– Ювелир разрешил опять приходить. У меня еще есть колье и браслетик.
Снова странная полуулыбка… Речи здравые, а мимика не очень.
Мы ждали еще полчаса. Где-то рядом, в лабиринте стерильных коридоров, стучало молодое сердце, боролось за право работать десятилетиями. Люди добрые сердечку помогали. Юля молча молилась, изредка переходя на шепот.
Я не молилась. Я знала исход заранее. Быть контактером иной раз страшно. Больно, когда видишь неотвратимую кончину человека. Когда тебя ставят в известность: «Мы не можем ничего изменить». Они не могут или не считают необходимым. И они спокойны. Но я – человек, я мучаюсь от бессилия, я надеюсь… На очередную ложную информацию, сколько раз такое случалось…
По короткой липовой аллейке, украшенной клумбами с ярким июньским цветом, шла молодая женщина. Минимальная юбка непонятного цвета, застиранная футболка, едва прикрывающая пупок, белесые рваные волосы. Один ребенок на руке, другой в коляске.
– Жена, – шепнула я Юлии, показывая в окно.
Мы встали и вышли за дверь, будто воздухом подышать. Несовершеннолетняя мама медленно двигалась нам навстречу, неуверенно переступая тонкими искривленными ножками в шлепанцах на высокой платформе. Теперь я рассмотрела ее лицо. Круглое, почти детское, до странности ничего не выражающее. Ни испуга, ни горя. Девушка аккуратно объехала двух зевак, припарковала коляску сбоку у крыльца.
– Простите, с вами можно поговорить? – обратилась к ней Юлия. Годовалый мальчонка испугано спрятал личико в плечо матери.
– Со мной? А чего надо? – голосочек тихий, настороженный, как шуршание мышки за плинтусом. Прокуренный рот с двумя дырками вместо зубов дополнил унылое впечатление.
– Вы жена Антонова Николая?
– Ну и чего с того?
– Ничего особенного. Хотела сказать: с вашим мужем все в порядке.
– А вам-то чего?
– Ему делают операцию, – с воистину христианским терпением продолжала подруга.
– Здесь? Операцию? – Лицо нашей новой знакомой вдруг начало принимать осмысленное выражение, голос крепчал с каждым фразой, набирая децибелы. – В этой лечебнице? Какое имеют право? Да я не расплачусь никогда! Пускай ему сразу почку вырезают!
Мы дернулись от неожиданности:
– Вы шутите?
– Не шучу! – Девушка завизжала, малышка в коляске заплакала, дергая ножками. – Вы знаете, что он безработный? Ему не интересно, что едят его дети! День и ночь торчит с дружками во дворе, пиво хлыщет! У матери вещи ворует и продает! Вы знаете, что он угнал этот «Скутер», что мне уже пригрозили? А чем мне расплачиваться? Да пусть он лучше подохнет, с покойника спросу нет!
