Трансцендентальная диалектика и проблема разума
Анализируя кантовскую диалектику, Коген акцентирует, что разум стремится к безусловному, но это стремление порождает не объекты, а регулятивные идеи. Это ключевой момент для неокантианства: разум не познает вещи в себе, но задает ориентиры для систематизации знания. Современная философия науки, особенно в версии Куна и Лакатоса, наследует эту идею, говоря о парадигмах и исследовательских программах как регулятивных принципах.
Коген также подчеркивает, что платоновские идеи у Канта получают новое прочтение: они не онтологические сущности, а задачи разума. Это созвучно неокантианскому проекту «философии как строгой науки», где идеи – не догмы, а методологические ориентиры. В современной философии это находит отражение в дискуссиях о статусе норм и идеалов в познании (например, у Хабермаса или Брандома).
Философские следствия для неокантианства и современной мысли
1. Примат методологии над метафизикой. Коген показывает, что Кант заменяет вопрос о бытии вопросом о условиях познания. Это становится основой неокантианского подхода, где философия – не учение о сущем, а критика познания. Современная аналитическая философия, особенно в лице Куайна и Селларса, во многом продолжает эту линию, отказываясь от «мифа данного» в пользу холизма и концептуального схематизма.
2. Критика натурализма. Кантовский трансцендентализм, как его интерпретирует Коген, противостоит как эмпиризму, так и спекулятивному идеализму. Это предвосхищает современные споры о натурализации сознания и границах редукционизма.
3. Регулятивный характер разума. Идеи разума у Канта – не догмы, а ориентиры. Это созвучно современным подходам, где научные теории рассматриваются как инструменты, а не зеркала природы (Рорти).
Герман Коген в своем комментарии к разделу «Об амфиболии рефлективных понятий» в «Критике чистого разума» Канта раскрывает глубинные философские следствия, которые простираются далеко за пределы исторической полемики с Лейбницем и затрагивают фундаментальные проблемы неокантианства и современной философии. Этот раздел, формально обозначенный как «Приложение», на деле представляет собой ключевой момент в кантовской системе, где кристаллизуется методологическая установка автора, а именно – жесткое различение между чувственностью и рассудком, несмотря на ранее высказанную гипотезу об их возможном общем корне. Коген подчеркивает, что «рефлексия» у Канта – это не просто логическое различение понятий, а трансцендентальный акт, определяющий, к какой познавательной способности – чувственности или рассудку – принадлежат данные представления, что напрямую связано с конституированием предметов опыта.
Четыре рефлективных отношения – тождество и различие, согласие и противоречие, внутреннее и внешнее, материя и форма – становятся у Канта инструментом критики лейбницевского интеллектуализма, который, по мнению Канта, игнорирует автономию чувственности, сводя её к «смутному представлению». Коген акцентирует, что Кант радикально переосмысливает эти отношения: например, тождество и различие у него укоренены не в вещах самих по себе, а в пространственно-временных условиях явлений, что опровергает лейбницевский принцип неразличимых. Противоречие у Канта – не просто логическое отрицание, а динамическое взаимодействие сил в явлении, что отсылает к его ранней работе о негативных величинах. Внутреннее и внешнее переосмысляются через призму трансцендентального идеализма: «внутреннее» вещи оказывается совокупностью отношений, а не субстанциальной простотой монады. Материя и форма, традиционно понимаемые как метафизические категории, у Канта связываются с проблемой данности: материя как «данное» в понятии предшествует определению, но сама чувственная материя возможна лишь благодаря априорным формам созерцания.
