– Жди, – на прощание сказал Клеандр, потом попросил: – Ножик-то отдай.
– Ни за что! – воскликнула Кокцея и прижала оружие к груди. – Я лучше убью себя!..
– Еще лучше выдумала! – всплеснул руками спальник. – Решила, значит, забрызгать своей кровью господина? Это что же получается? Поднимайся, Клеандр, среди ночи, слуги вставай, истопники вставай и готовь господину баню, чтобы он смыл с себя твою кровь? Как вы жестоки, люди!
Кокцея с откровенным недоумением глянула на спальника.
– А ты кто? Разве не человек? Не раб?
– Конечно, раб, – согласился Клеандр и тут же с некоторым восхищением добавил: – Но и повелитель!..
– Как это? – еще раз спросила девушка.
Клеандр тем временем взял из ее руки кинжал, спрятал у себя в поясе.
– А вот так, – строго заявил он. – Я раб, существо ничтожное, мерзкое, а поди ж ты, великий цезарь, чье слово закон на всем orbis terrarum[9], подчиняется мне. Мы с ним неразлей вода, и, когда императрица Фаустина рожала Коммода от Аполлона, моя мать зачала меня от быстроного и хваткого на юных девиц Меркурия.
– Врешь! – не поверила Кокцея.
– Клянусь Меркурием! Он сам признался. Ладно, ты давай проходи, располагайся, – заторопил ее Клеандр. – Ты пока глупа, а сольешься в любовном экстазе с отпрыском божественного Марка и сама приобщишься к семье олимпийцев.
– Не хочу я ни с кем сливаться, – зарыдала Кокцея. – Я домой хочу, к маме.
Клеандр задумался, потом согласно кивнул.
– Да-да, мама… – вздохнул он.
Спальник уперся взглядом в стену, как бы пронзил ее, и унесся в азиатскую даль, во Фригию, откуда в Рим приволокли его мать-гречанку.
– Мама… Это так волнующе, так поэтично, – прошептал он.
– Отпусти меня домой! – также шепотом попросила девушка.
– Меня накажут, – едва слышно ответил Клеандр.
– Как? – испуганно, в тон ему спросила девушка.
Клеандр, повесив голову, задумался, потом выпрямился и неожиданно громко, с некоторой даже истеричностью в голосе рявкнул:
– Если бы я знал!
Кокцея вздрогнула, а Клеандр вновь понизил голос и объяснил:
– Может, поставят в угол коленями на соль или прикажут всыпать десяток «горяченьких». А то оттаскают за вихры – видишь, какие у меня локоны? Просто на загляденье. Одно удовольствие руки вытирать.
– Хватит дураком прикидываться, – строго и громко заявила Кокцея.
– Поживешь с мое, – признался спальник, – не тому научишься. А ты иди, дочь Венеры. Веди себя тихо, иначе позову Клиобелу. У нее папа Геркулес.
Он втолкнул девушку в спальню и закрыл дверь.
Кокцея огляделась. Ложе, стоявшее посреди скромных размеров комнаты с высоким, расписанным потолком, было огромно и завешано прозрачной сетчатой тканью. В изголовье с обеих сторон, в углах, возвышались лампадарии – столбы, на которые подвешивались масляные лампы, предназначенные для освещения. Был в спальне и большой мраморный канделябр. На стенах фрески, изображавшие подвиги Геракла. Окна, в которое можно было бы пролезть, не было. Может, удастся прошмыгнуть в дверь? Она выглянула в коридор.
У порога возвышался выставленный на пост гвардеец. Воин глянул на нее, повернулся к ней – на его щите грозно скалилась страшная Медуза.
– Закрой дверь! – рявкнул он на нее. – Жди!
Кокцея тут же захлопнула створку. В глазах еще стояли змеи, развевающиеся на голове горгоны. Заметила щеколду, запиравшую дверь изнутри, моментально задвинула ее. Отступила от двери. Держась ближе к стене, подальше обошла кровать. Присела в углу на роскошный по местным меркам табурет-дифрос. Вспомнила, как всплакнула мать, когда Вирдумарий явился в их дом с приказом доставить Кокцею в императорский дворец. Она молча собрала дочери узелок, благословила ее именем Минервы. Сказала: пусть тебе улыбнется удача. Больше ничего не сказала. Где теперь этот узелок? Наверное, на кухне. Клиобела сразу отобрала его, сунула куда-то в угол. На просьбу оставить узелок при ней кратко ответила: «Глупости! Тряпок подтереться тебе, что ли, в императорском дворце не найдут!»
