Когда костёр разгорелся, языки плава затанцевали, отбрасывая тени на стены пещеры. Ли-Сун, не тратя слов, вытащил из своей походной сумки заранее приготовленную еду. Лепёшки из ячменя, тонкие, как пергамент, пропитанные мёдом и посыпанные толчёными орехами. Полоски вяленого мяса, завёрнутые в листья чертополоха – острота трав смягчала солёность. Сушёные ягоды цвета запёкшейся крови, сладкие, как воспоминания о мире.
Он молча раздал еду, его движения были точны, как удары метронома. Лепёшки хрустели, рассыпаясь сладкой пылью на пальцах, а мясо пахло дымом дальних костров.
Габриэлла сидела, прислонившись к скале, её профиль рисовался на фоне пламени, как рельеф древней богини войны. Она держала кусок м\са, но не ела – смотрела на огонь, будто читала в нём судьбы.
Торин и Лира, сидя на покрывалах, ели молча. Тени от костра плясали на их лицах, превращая морщины усталости в руны временных испытаний. Даже кони, привязанные у входа в пещеру, жевали овёс в тишине, будто боясь нарушить ритуал молчаливого братства.
Звёзды зажглись над скалами, холодные и безучастные, как глаза забытых богов. Но здесь, у костра, под чёрным сводом пещеры, тепло плава и хруст лепёшек создавали иллюзию защищённости – хрупкой, как паутина, но бесценной.
Торин медленно пережёвывал полоску вяленого мяса, его взгляд, словно шило, впивался в Ли-Суна. Хранитель, однако, оставался невозмутим – его челюсти двигались с механической точностью, будто он был создан лишь для того, чтобы поглощать пищу и молчать. Огонь костра играл на его скулах, оттеняя шрам-символ на правом плече – две дуги, сплетённые в вечном танце, касаясь серединами друг друга и устремляя свои концы в противоположные стороны.
– Ты из рода Илдвайн, – наконец произнёс Торин. Слово «Илдвайн» – древнее, забытое, означавшее «две реки в одном русле» – повисло в воздухе, будто высеченное из мрамора.
Ли-Сун лишь поднял взгляд, золотистые глаза сверкнули, как лезвия в темноте. Но он не перестал жевать, словно вопрос был недостоин даже мимолётной паузы.
– Книги говорят, ваш род вымер, – продолжил Торин, не сводя глаз с символа. – Но ты здесь.
Габриэлла, сидевшая напротив, не отрываясь смотрела на пламя. Её пальцы сжимали полоску мяса, будто это был свиток с запретными знаниями.
– Не стоит верить всему, что пишут в книгах, – её голос прозвучал мягко, но в нём дрожала сталь, закалённая в годах.
Тишина сгустилась, как дым от костра. Торин изучал символ на плече Ли-Суна – две дуги, соприкасающиеся вершинами, словно крылья феникса, готовые вспорхнуть. Шрам казался рукотворным, но это скорее была врождённая метка, чем нанесённая кем-то отметина.
Габриэлла внезапно протянула руку с мясом к Ли-Суну. Тот повернул голову, его взгляд скользнул от её лица к еде, как ястреб, высматривающий добычу. Через мгновение она усмехнулась, будто читала его мысли сквозь пелену ночи.
– На, – бросила она, и мясо полетело по дуге, будто метательный нож.
Ли-Сун поймал его на лету, его губы дрогнули в мимолётной ухмылке благодарности, и он отправил лакомство в рот, разгрызая с хрустом, от которого по спине побежали мурашки.
Габриэлла встала, её тень, гигантская и зыбкая, поползла по стене пещеры, словно древний дух, пробудившийся от сна. Она бросила подстилку у скалы, лёгким движением накинула плащ и улеглась, повернувшись к стене. Её спина, прямая даже в отдыхе, напоминала клинок, вонзённый в землю – предупреждение всем, кто осмелится приблизиться.
