Младший сын удивлял и поражал Антониуса. После обучения в Утрехте его манера писания стала походить на увеличенные в несколько раз книжные миниатюры, даже если он выполнял большие работы для церквей или картины с донаторами23. Хертогенбосские живописцы находили эту манеру достойной, некоторые и сами писали в похожем стиле. После возвращения из Харлема, где он брал уроки сразу у нескольких харлемских мастеров и даже у знаменитого Альберта ван Оуватера24 – харлемец в особенности славился своими дальноплановыми пейзажами, – Иероним на время затих, еле шевелил кистью, а затем начал писать по иному и иное. И особенность состояла не столько в появлении в его картинах прекрасно и тонко исполненных пейзажей на дальних планах, это обстоятельство, как раз, легко объяснялось, сколько в странных, немыслимых сюжетах, интересовавших теперь Иеронима. Он приносил листы с набросками, изображавшими мастеровых, крестьян, монахов, калек и нищих, горожанок, знатных господ. Наброски затем превращались в более тщательные, детальные рисунки – сценки на торговой площади или в мастерских ремесленников, городские празднества, крестьянские гулянки. Вскоре Антониус увидел исполненную Иеронимом небольшую картину, изображавшую… крестьянскую свадьбу. За ней последовали сюжеты развесёлого празднования Карнавала25 и шуточной битвы Карнавала и Поста в виде упитанного обжоры и тощей женщины26. Картин этих Иерониму никто не заказывал, он, видимо, писал их для себя, ибо в это время работал над Распятым Иисусом по заказу чиновника городского магистрата, которого требовалось изобразить коленопреклонённым перед Распятием: молодого человека, одетого в чёрный короткий плащ, модные панталоны и чулки, опустившегося на колени перед Распятием с выражением печали и благоговения и сложившего руки в молитвенном жесте, Апостол Пётр, его святой покровитель, представляет Богородице и Иоанну Евангелисту, испрашивает для него милостивого заступничества перед Творцом и Иисусом. На дальнем плане – тонко исполненный пейзаж с видом Хертогенбоса.
Антониус не знал что и думать. Он не видывал ничего подобного и не знал ни одного художника, изображавшего похожие сюжеты. Какая блажь пришла в голову его младшему сыну? Где это видано, чтобы изображались празднества и гулянки! Антониус искренне верил в то, чему его с юношеских лет учил отец и чему он видел подтверждение всю свою жизнь: картины должны излучать красоту, вызывать благоговение и почитание. Новые творения Иеронима не отличались красотой, лица персонажей не выражали благостность, как должно и привычно, а были весёлыми, грустными, глупыми, злыми, добрыми. Но картины подолгу держали около себя, побуждая внимательно разглядывать выражения лиц и каждую деталь, каждую подробность, которых было великое множество.
Творения Иеронима вызывали не благоговение, а смех, а то и негодование. Что же он собирается делать с этими странноватыми картинами? – недоумевал Антониус, – никто их не заказывал, поэтому сбыть их будет сложно. Кто купит картины с таким непотребным содержанием?!
Но всё обернулось точно наоборот.
Картины случайно увидел торговец шерстяными тканями, пожелавший, подобно знатному господину, иметь свой портрет, благо средств у него хватает, и позировавший для этого Гуссену. Торговец хохотал от всей души, рассматривая запечатлённые забавы, а затем предался воспоминаниям о нескольких гулянках в деревне и здесь, в Хертогенбосе, в которых ему случилось принять активное участие:
