– Ничего, – утешил он ткача, ухмыльнувшись, обнажив гнилые зубы, – в следующий раз повезёт, – и переглянулся с другим участником игры с сальными волосами и бегающими глазами.
– Его, должно быть, зовут Любберт31, ему нужно вытащить камень глупости из головы, – приглушённо, со сдавленным смешком сказал один монах другому, сделав движение головой в направлении разгорячённой, хохочущей компании.
– Да, простофилю явно оболванили эти вертлявые прохиндеи, они заодно, – согласно кивнул второй, тихонько захихикал, прикрывая рот ладонью.
Они обвели взглядом таверну, наполненную разным людом и, не найдя себе места, тихо выскользнули наружу. Божьи служители, однако, напрасно полагали, будто их никто не замечает. Темноватое укромное местечко находилось рядом со столом ван Акенов и позволяло семье видеть их, а Иерониму даже слышать. Впрочем, слышать было совсем без надобности, всё читалось по их мимике.
Следующим утром ван Акены рано поднялись и сразу же отправились в церковь Святого Иоанна Крестителя на самую первую утреннюю мессу. Они посмотрят на несравненный алтарь братьев ван Эйк и сегодня же отправятся обратно в Хертогенбос.
Известная бесценным алтарём и безмерно им гордившаяся церковь была заполнена до отказа. Свято место никогда не пустовало, а в эти ярмарочные дни в Божьем храме яблоку негде было упасть, и едва ли не каждый второй – живописец. Гент давно уже стал Иерусалимом для художников, стекающихся сюда со всей Европы, словно паломники, полюбоваться на произведение ван Эйков. Иероним ощутил себя почти в родном соборе Святого Иоанна. Как и хертогенбосский собор, церковь перестраивалась и расширялась32. Месса рядом со знаменитым алтарём наполнялась особой глубиной. Внимая торжественным, проникающим в самое сердце песнопениям, вдыхая запах горящего воска свеч и аромат ладана, они созерцали благословенный алтарь, переводя глаза с одной створки на другую, подолгу задерживая взгляд на каждом сюжете и внимательно, подробно рассматривая. Благородно-аристократические лица Господа, Пресвятой Девы Марии, Иоанна-Крестителя и музицирующих ангелов. Обнажённые и, неожиданно для церкви, реалистичные в своей наготе Адам и Ева. Величественная, многофигурная и, тем не менее, кропотливо исполненная сцена поклонения божественному агнцу. Неправдоподобно ясные цвета, дотошность в выписывании каждой, даже самой мелкой детали, до последней точки.
Алтарь, подобно магическому волшебству, преображал лица созерцающих его прихожан, становящихся похожими своей одухотворённостью на лица изображённых на нём Святых и ангелов. Божественно-небесная красота творения, созданного кистью земного человека не без греха, вызывала благоговейный трепет и вселяла надежду. Иероним заворожёнными глазами смотрел на картину. Его просветлённое лицо, лучистые серо-голубые глаза не могли оторваться от алтаря. Хотелось поклоняться такому совершенству. Он не стал себя сдерживать и в порыве чувств опустился пред алтарём на колени.
Выйдя из храма, ван Акены подали мелкие монеты грязным нищим и калекам, которыми кишела маленькая площадь на подходе к церкви. От их ни разу не стиранных лохмотьев исходила нестерпимая вонь. Кто выставлял напоказ струпья, кто язвы, а кто, за неимением явных знаков страданий, просто оголял грязные хилые тела. Маргиналы, сходившиеся в эти «хлебные» дни к церкви собирали свой куш с божественного творения братьев ван Эйк. Просветлённые несравненной красотой и благостностью добрые люди подавали просящим. Но отойдя на несколько шагов от небольшой площади, переступив черту красоты и благостности, добрые люди осознавали, что поданные ими монеты тем же вечером будут пропиты в одной из близлежащих таверн, коих в Генте было много больше, чем церквей.
