– Разве вам в школе об этом не рассказывали?
Вот же... вобла сушёная. Ей так тяжко просто ответить?
– В общих чертах, но я всё равно ничего не поняла, – спокойно роняю, послушно поднимая руки.
– Все твои данные вносятся в базу, – наконец сжаливается надо мной. – Хотя они не особо влияют на распределение – они, скорее, нужны для того, чтобы семья сибарита смогла обеспечить тебе хорошие условия для проживания. Самое важное здесь – заключение психолога. Твой психологический портрет – это как набор индивидуальных особенностей; и подходят они только одному сибариту из сотен и даже тысяч. Конечно, иногда случается такое, что по своим данным ты можешь подойти сибариту, который живёт в другом городе, но «Утопия», как правило, сначала подбирает тебе пару внутри своей «территории».
– А как вы понимаете, кому я подхожу, а кому нет? – хмурюсь.
Не наугад же они пальцем в личное дело тыкают...
Медсестра закатывает глаза к потолку, как будто у меня на лбу написано «Набитая дура» неоновыми буквами.
– Легко – сверяем данные аккомодантов с данными сибаритов.
– То есть, они тоже все эти тесты проходят?
– Естественно! Только на других этажах.
Теперь наступает моя очередь закатывать глаза: простым смертным даже проходить комиссию с мажорами на одном этаже не светит. Хотя вот лично им никто, очевидно, не запрещает на «наших» этажах появляться – я сегодня мельком видела одного, когда неслась к кабинету.
Ну, ладно, это было к лучшему – рядом с ними всегда становилось как-то не по себе, и наше социальное разделение имело больше плюсов, чем минусов.
Медсестра ставит отметку в моём пропуске и даёт указания, куда идти дальше; не спеша поднимаюсь на четвёртый этаж в полупустой коридор и замираю у стены. Здесь стоял такой гвалт, что невозможно было сосредоточиться на мыслях; примерно через час голова собралась разболеться, но вовремя подошла моя очередь. Психолог – седовласая женщина за пятьдесят – оказалась ещё придирчивее, чем медсестра. Она заставила меня пройти сразу три теста, хотя обычно их оставляют на потом, после пытки тестами в почти тысячу вопросов, и постоянно кидала на меня такие взгляды, будто обвиняла в нечестности. Я из последних сил держала свой язык за зубами, но видит Бог – эта женщина, скорее, подходила на должность секретарши в Аду, чем психолога в «Утопии». После сеанса пыток, взвалив на себя неподъёмную тонну бумаги, я выхожу обратно в коридор и топаю в сторону лестницы; на пути попадается кабинет, дверь в который приоткрыта, и я бросаю туда любопытный взгляд.
Вот правильно говорят, что любопытство до добра не доводит.
В кабинете царила идеальная чистота – казалось, там было ещё чище, чем во всём остальном здании; я разглядела множество стеклянных полок с разными ёмкостями, наполненными жидкостями разных цветов, и трубок и проводов, которые тянулись со всех сторон к металлическому креслу в самом центре комнаты. Кресло не пустовало: в нём сидел крепкий жилистый парень с каким-то отстранённым выражением в светло-зелёных глазах. Он сжимал и разжимал кулаки, пока женщина в белом халатике наполняла шприц серебристой жидкостью до самого основания. Перевожу взгляд на руку парня и замечаю трубку с иглой, воткнутой в его срединную вену локтя; от этой картины меня начинает мутить, но я всё равно не могу отвести глаз.
Внешний вид парня не оставлял сомнений в том, что в кресле сидел мажор; и хотя он не был к нему прикован, было видно, что ему вся эта процедура как минимум неприятна, потому что его челюсть была слишком уж плотно сомкнута. Чувствую, как на затылке шевелятся и встают дыбом короткие волоски. Я слышала о том, что «Утопия» занимается разработкой экспериментальных инъекций – вроде тех, что блокируют чувства или наоборот, усиливают их – но в моей голове это всегда оставалось на уровне сказок.
