И все-таки каждые несколько часов я доставала флаконы, чтобы полюбоваться ею, хоть это и продолжалось считаные секунды. Я клялась себе, что делаю это с мыслями о работе; и в целом не лгала, ведь в следующие дни я не отрывалась от рабочего стола больше чем на десять минут… Но на самом деле я была… ну… слегка очарована. Всякий раз, когда на моей стене, внутри светового пятна, виднелись черные крупинки из крови Вейла, у меня вырывался благоговейный вздох.
– Что это такое?
Я обернулась. В дверях стояла Мина. На мгновение меня потрясло явное увядание сестры – по сравнению с силой жизни, которая таилась в крови вампира. В кругах под ее глазами, в углублявшихся впадинах на щеках затаилась тьма. Некогда Мина была поразительно красива, и красота все еще была при ней, но теперь стала устрашающей, как каменный лик богини на надгробии. Я уставилась себе под ноги. Сколько времени она стояла здесь? Если долго, она видела многое из того, чем я занималась. Если нет, следовало тревожиться из-за толстого слоя пыли под ее ногами. И я не знала, какой из двух ответов устраивает меня больше.
– Что это? – снова спросила она.
– Ничего, – ответила я, хотя сестра знала меня достаточно, чтобы понять: иногда «ничего» означает «все».
Я сунула флаконы и линзу в сумку, застегнула ее и встала со словами:
– Мне нужно идти. Я звана к Фэрроу. О твоем ужине позаботится Роза, а я…
Я прошла мимо сестры, которая даже не шелохнулась, задела ее плечом и потом старалась не смотреть, как равномерно оседают на пол пылинки, так, словно отсчитывают секунды.
– Лилит, подожди… – сказала она.
Я замерла, но не обернулась.
– Что?
Мой голос звучал холоднее, чем мне хотелось бы. Вот бы мне быть такой же дружелюбной, как Мина. Как наша мать. Наш отец. В нашей семье, где все тепло относились друг к другу, я отличалась от остальных: я обладала холодным умом, способным поглощать учебники и расшифровывать уравнения, но не знала, как нежно произнести чье-нибудь имя или прикоснуться так, чтобы это считалось лаской.
– Останься сегодня со мной, – сказала она. – Можем прогуляться.
– Я бы хотела, правда. Но работы слишком много.
Даже я понимала, что ее «Ну почему?» в ответ на эти слова прозвучало разочарованно. И я понимала, что она имеет в виду: «Разве это не самое важное»?
Пока я росла, люди вечно спрашивали меня: «Почему ты так много работаешь?» И всегда выбирали один и тот же тон, неловкий и жалостливый, давая понять, что на самом деле хотели бы задать совсем другой вопрос. Я неплохо выучила подтекст. Мол, я трачу свою жизнь впустую, а она и без того обещает быть короткой. Так зачем уделять столько времени труду?
Теперь я слышала все это в голосе Мины. То же осуждение, то же замешательство. Но сейчас истекало именно ее время, и она умоляла меня потратить часть его.
Но в этом и заключался ответ.
Почему я так усердно работала? Я работала, потому что знала: мне не хватит времени. И я буду продолжать начатое до тех пор, пока не смогу дать больше ничего. Мой ум станет тем механизмом, что окончательно измельчит меня.
Лучше уж так, чем тратить время, делая для Мины будущую разлуку со мной еще более тяжелой. Моя любовь не даст сестре ничего. Зато моя работа даст ей хотя бы шанс.
– Мне нужно идти, – снова сказала я. Мина осталась в коридоре смотреть мне вслед.
Она не поймет, если я попытаюсь объяснить. Она не знает смерть в лицо, подобно мне. И в конце концов, из нас двоих умереть должна была не она.
