Я шла к окраине города, откуда можно было отплыть в Басцию. Мне встретились прислужники Витаруса, которые, стоя на коленях, молились над кучами горящей листвы. Их возглавлял Томассен – главный священник Адковы и преданный последователь Витаруса, высокий, худой мужчина лет пятидесяти с добрыми глазами. Он был того же возраста, что и мои родители, но в последние годы сильно постарел. Должно быть, если ты проводишь столько времени, пытаясь понять, почему твой бог отвернулся от тебя, это не проходит бесследно.
Он слабо улыбнулся мне, на что я, проходя мимо, ответила коротким кивком.
Близкий друг моего отца, он всегда был добр к нам с Миной. Думаю, ему было жаль нас. Забавно, ведь я тоже жалела его, склонившегося над пеплом, которым он кормил своего бога, в то время как бог дарил ему такой же пепел.
Я продолжила свой путь к окраине и там нашла корабль, уходивший по каналу в Басцию. Плавание заняло несколько часов, а мой желудок давно отвык от морских путешествий, но, ступив на пристань, я поняла, что дело того стоило.
Я глубоко вдохнула городской воздух – воздух, который, казалось, пах книгами, возбуждением и знаниями… и еще, пожалуй, мочой – слегка. Я провела здесь шесть лет, изучая науки в университетах и библиотеках. И теперь была ошеломлена тем, как сильно я, оказывается, скучала по этому городу. Даже высокие и величественные здания дышали историей – многие из них были возведены около тысячи лет назад.
Фэрроу, как я и предполагала, сидел в своем кабинете – комнатенке, запрятанной в глубине здания университетского архива. И, как я и предполагала, он был рад меня видеть. Он поднял глаза, увидел меня, его улыбка ярко засияла и зажгла искорку вины в моей груди.
Не следовало так поступать. Не следовало подвергать его опасности.
Но он был одним из умнейших людей на свете, а я нуждалась в помощи.
Фэрроу был высоким и стройным, с пепельно-светлыми волосами, которые постоянно приходилось откидывать, чтобы они не лезли в глаза, а еще он носил – и вечно ломал – серебряные очки. Обычно он склонялся всем телом над столом с интересной работой – и сделал именно это, когда я установила свою линзу на краю его стула в центре комнаты и на исписанной мелом стене появились прекрасные частички-лепестки.
Его глаза расширились, и он немного сполз с кресла, чтобы рассмотреть картинку поближе. Даже затаил дыхание.
Я всегда ценила в Фэрроу способность чистосердечно изумляться чудесам окружающего мира. Когда я познакомилась с ним, молодым студентом, мне понравилось, что он воплощал в себе то, о чем так сильно мечтала я и чего не могла достичь. Только мужчинам из высшего общества выгодно открыто восхищаться своим мастерством: это делает их интересными и эксцентричными, преданными и страстными. А женщин? Женщин то же самое делает скучными.
Я много раз видела Фэрроу пораженным – но не так, как в эту минуту. Он встал, обошел комнату, прищурился, осмотрел флакон крови, затем вернулся к своему креслу и рухнул в него, ероша волосы и глядя на меня сквозь перекосившиеся очки.
– Великие боги, Лилит, что это? На что я смотрю?
Я сглотнула. Я не хотела произносить это слово, особенно вслух. Фэрроу подвергся бы риску, причем куда большему, чем нес мой приход. Но была причина, по которой я привезла кровь сюда, а не попросила Фэрроу съездить в наш проклятый город.
Эгоизм? Я и так знала это.
