Косой дождь, или Передислокация пигалицы - страница 29

, на голубом глазу воскликнула честная пигалица, если уж ему не доверять, то кому же! Немного покрутились на этой теме, и вдруг обессилевшая от почти двухчасового прессинга пигалица ощутила какую-то перемену в воздухе, какое-то иное колебание воздушного состава. Через минуту особисты свернули собеседование, не скрыв, с одной стороны, разочарования, а с другой, оставив за собой последнее угрожающее слово.

Из восьмой комнаты вытек и протек в коридор раздавленный лимон. Кисло, влажно, в лохмотьях и в ошметках.

Было страшно от их угроз. И – досадно от их разочарования.

Пигалице долго хотелось нравиться всем без разбору. Ни для чего. Просто так. Без цели. Возможно, из-за комплекса неполноценности, какой возникает от завышенных требований к себе, которые возникают от завышенного представления о возможностях, есть они или нет, не важно. Даже и особисты годились для того, чтоб им понравиться. Инстинкт лез из пор и горчил.

Огорченная, но и выстоявшая, никому ничего никогда не сказала. Включая папу. И они не сказали. Потому что ни разу в дальнейшем не появились в поле зрения, отстав и оставив несостоявшийся кадр в покое навечно. Видно, на разговор с папой, то есть на то, чтобы дожать кадр, санкции не поступило. Так что, когда говорят про мою родину и мой народ, что одна половина у нас сидела, а другая сажала, это не совсем точно. Существовала прослойка. И в нее можно было попасть, если не попасть золотой рыбке на удочку зловещего удильщика.

Недавно рассказала о восьмой комнате Засурскому. Ничуть не удивился. Произнес рассудительно: они у нас были еще ничего, не из самых плохих, особенно женщина, мужчина похуже. Так вы знали, с тремя восклицательными знаками воскликнула постаревшая студентка. Знал, знал, так же рассудительно отозвался вечный декан.

Несколько человек с факультета гнили по политической статье даже и после того, как тиран сдох. А между тем, не будь прямого распоряжения тирана, не было бы и факультета, образованного его распоряжением. Вот так все парадоксальным образом соединено в этой стране и в этой истории.

Любопытно, плакал ли Засурский 5 марта 1953 года.

Сахаров – плакал.

Я тоже.

Мы живем у Курского вокзала, где запах паровозной и автомобильной гари, шум и гам, и вечная грязь, и стою я у грязного мартовского стекла, по которому стекают грязные потоки стаявшего снега, а по моим щекам стекают чистые потоки слез. В газетах и по радио про какое-то там дыхание Чейн-Стокса, а потом – трах-тарарах и конец. Я десятиклассница. С неоформленным сознанием. Плачет, кажется, весь народ. С таким же сознанием. Прорваться в Колонный зал, где лежит тело, где доступ к телу, – одна мысль. Зачем прорываться, на кой мне это тело – мыслей нет, есть общая драма потери. Впоследствии скажут, что труп захватил с собой сто трупов – столько людей погибло на подступах к гробу. Обрушившееся сиротство вымывает соль из глаз. Что теперь с нами будет? Как мы без него? Куда повернет история? Папа-историк – не в помощь. Краткий курс истории ВКП(б), книга всем известного автора, без его имени на обложке – скромен был – заменит историю на все века, хотелось сказать. Ну, до скончания века – уж точно. Мы еще не знали, чем обернется фразеологический оборот: до скончания века. Армия рядовых историков, как мой папка, была обречена, как попка, повторять тезисы Верховного Главнокомандующего Историка, творчески расцвечивая их акварелью и маслом.