Косой дождь, или Передислокация пигалицы - страница 9

Главное чувство, сопровождавшее детство, отрочество, юность, – одиночество и непонимание.

Не что ты не понимаешь, а что – тебя.

Я русский интеллигент. В России изобретена эта кличка. В мире есть врачи, инженеры, писатели, политические деятели. У нас есть специальность – интеллигент. Это тот, который сомневается, страдает, раздваивается, берет на себя вину, раскаивается и знает в точности, что такое подвиг, совесть и т. п. Моя мечта – перестать быть интеллигентом.

Пигалица была интеллигентка до мозга костей. Непонимание, сомнения, страдание, раздвоение, вина, раскаяние, готовность к подвигу – который, правда, ни вдали, ни вблизи не просматривался, – все Юрий Оле-ша написал про нее.

Он ничего не написал про любовь. Должно, из деликатности.

Его любовь – Сима Суок по прозвищу Дружочек по-матросила и бросила его. Заместительнице, Ольге Суок, сестре Симы, посвящены «Три толстяка», одна из самых притягательных книг пигалицыного детства.

Между тем, в дневниках Олеши – о матери:

…передо мною ее фотография тех времен. Она в берете, с блестящими серыми глазами – молодая, чем-то только что обиженная, плакавшая и вот уже развеселившаяся женщина. Ее звали Ольга.

Жена Суок – как и главная возлюбленная. И Ольга – как мать.

Читающая пигалица всюду искала и находила ритмы, рифмы и иные упрятанные сочленения.

В войну, в эвакуации, мы жили на улице Чеверева. До войны у папы вышла книжка «Чеверев». Такое сочленение.

Папа пытался в молодости писать прозу. А я пыталась в молодости ее читать.

Мне не нравилось.

В Первую мировую папа тянул солдатчину. В тетрадочках с записями, коим чуть не век, про войну ни слова. Исключительно про душевное состояние. Ему двадцать пять, и двадцатипятилетняя душа его мается.

1914. Воинская жизнь. Идем по тракту. На тракте грязь, колокольцы замирают, мелькнула мельница, в растворенные ворота – телега, на ней раскинутый полог. Воет ветер. Кормежка в башкирской деревне. Татарка с девочкой и стариком из Уфимского уезда. Идут на богомолье в Троицк. Осень. Лес раздевается, и печальный мальчик-работник с башкирами – плачет.

Тоскливо в грязном бараке. Иду на улицу. Кругом красивая природа: поля, перерезанные группами леса, вдали смыкаются горы. Ширь, простор. Но – тяжко, душно. Робко из-за туч выглядывает солнце. Хмурится серое небо. Вьется полотно железной дороги. То и дело мчатся поезда. И хочется лечь под поезд, так, без желания умереть и жить, с полным равнодушием ко всему.

1915. 15 января. В воинском до Уфы – смотрю с моста. Едут на позицию с 6-недельным образованием. Безусые, цветущие. Не унывают. Спокойные, равнодушные. На смерть идут и как бы не чувствуют дыхания ее что похоже на баранов, гонимых на бойню. Вот как быстро приспосабливается человек к условиям. Жалкие… 1916. 14 октября. Жизнь тяжела. Та, какою приходится жить в настоящем. Груба, безжалостна. Многие тяготятся, многие плачутся. У многих это связано с материальным состоянием. Но теряется и душа, лучшие ее качества: топчутся, гибнут великие задатки человека… Ах, как бы я хотел разорвать, уничтожить эту действительность…