Человек этот, нужно сказать, был не кто-нибудь, а всем известный пьяница Тимошка. Тимошку знают все и повсюду. Вероятно, и вы, читатель, знаете Тимошку. Какого-нибудь одного или другого. Может статься даже, что вы и сам – Тимошка…
Как бы то ни было – из повозки вылезла кошачья голова.
– Опа! – воскликнул удивленный пьяница и, стараясь не упасть, заходил туда-сюда. – Кошак! Иди сюда, как тебя, кыс-кыс! Ой…
– Волшебство за гроши, – неуверенно произнес Трофим, оглядывая ночного пришельца с ног до головы. – Мяу…
– А! Колдуны! – понял наконец Тимошка и сосредоточенно уставился себе под ноги. Ноги эти постоянно двигались. – Тьфу ты, лед там, что ли? А ты, значит, колдун с хвостом?
– Мяу, – ответил озадаченный Трофим.
– А я… – Тимошка продолжил предложение чем-то вроде «буль-буль-буль… э-э-э…», а потом, словно ничего не случилось, сказал: – А ты можешь заколдовать меня так, чтобы я всегда был пьяный и беспечальный, как козел, чтобы небо в цветах и жизнь как будто на сене лежишь?
Трофим хотел сказать что-то, но задумался и произнес:
– Я сейчас, – и исчез под навесом.
– Опа! – восхитился пьяница. – Колдун! Оп – и нету!
Не прошло и десяти секунд, как кот высунулся обратно, да так внезапно, что Тимошка дернулся от неожиданности и заплясал.
– Лезь внутрь, – пригласил Трофим.
– Опа! Ну-ка, – всем известный забулдыга обрадовался и полез было через высокие борта фургона, но не удержался, грохнулся на спину, охнул и издал какой-то неприятный рыгающий звук. – Я уже внутри? Чей-то за нога тут у меня под головой?.. А, моя…
После долгих пируэтов, после сложных кровавых кульбитов, обломав ногти, Тимошка ввалился-таки в фургон носом вниз и, кувыркаясь, задел чадивший под потолком медный светильник.
Внутри, в духоте, в сиреневом с пятнами полумраке всюду валялись в бережном беспорядке одеяла, покрывала, рваные тряпки и полотенца. Среди складок хрустели россыпи засохших крошек, катались скорлупки и покусанные шарики, вероятно, скатанной в плотную массу травы. У бортов, забросанные тряпками, виднелись очертания всяких коробок и кувшинчиков, а по центру расположилась лакированная доска. На доске этой как попало лежали разные металлические ложечки, совсем малюсенькие, молоточки, стояли запечатанные флаконы, в углах накиданы были то ли семечки, то ли обрывки листьев, окруженные сухими травами, а на краю этой доски сиял и отбрасывал блики небольшой стеклянный шар с резкими гранями, похожий на яблоко, грубо почищенное ножом.
За доской восседал толстый серый кот. И не просто кот, а целый серый котяра, пузатый, сонный. По шерсти его гуляли отсветы от болтающегося наверху светильника. Отсветы эти падали на стеклянный шар внизу, множились и приобретали очень разные оттенки.
Кота звали Пузырем, и вид он имел самого уставшего людоеда на свете.
Рядом с ним, в темном углу, неподвижно сидел Трофим, внимательно смотрел на происходящее, а с другой стороны ерзал так и сяк рыжий задира, Лишайный. Впрочем, среди тряпок всем известный пьяница Тимошка разглядел еще четыре торчащие вверх лапы, но хозяин этих лап был зарыт глубоко и надежно куда-то в вязаные топи.
– Кошки-матрешки, – прошептал про себя пораженный кутила. – Чтоб меня раздырявило…
– Ты хочешь быть вечно пьяным? – спросил хмурый серый кот. И зевнул. – Всегда, мяу, насовсем в любое время?
– Кто ж не хочет? – сказал Тимошка.
– Опьянить человека несложно, но, если ты захочешь отрезветь обратно, ты потеряешь… – кот опять зевнул и договаривать почему-то не стал.
