Красавица Бешарам - страница 6

– Ты оскверняешь гостиную.

Она недобро смеется.

– Ты из тестов это слово взяла?

Симран плюхнулась на диван, а у меня аж челюсть отвисла. Бастеру нельзя на подушки, но она разрешает ему устроиться сбоку!

– Хороший мальчик, – сюсюкает она, трепля его за шерсть на загривке.

– Не важно, – запоздало произношу я. – Надеюсь, ты съела не все пури[4].

– Надейся! – кричит она вслед, когда я иду в кухню.

Папа тепло улыбается, продолжая смешивать ингредиенты для бхела: пряный сев[5] и воздушный рис, нарезанную кубиками вареную картошку, лук, тамариндовый соус, чатни с кинзой и лимонный сок. Повар он такой же внимательный, как и хирург.

Папа кивает в сторону стола – мама открывает чесночный соус.

– Бери миску.

Мой дух тут же приободряется, как и всегда при виде вкусного.

– Возьму вот эту, – говорю я, указывая на большую металлическую чашу для готовки.

Он взрывается хохотом.

– Моя дочь!

Папа накладывает мне бхел силиконовой лопаткой – закуска падает в миску с приятным глухим чпоком. Рис хрустит – хр-ркр-р-хр-ркр-р, – как потрескивающий радиоприемник. Я беру четыре пури и кладу сверху.

Мама добавляет в свою миску ложку ярко-красного соуса. Красно-зеленая смесь выглядит по-рождественски нарядно. Потом мама встает на стул и держит свой айфон без дерганий и параллельно полу, точно как я учила. Щелчок спустя она любуется блюдом с высоты. Белая миска красиво контрастирует с вишневой столешницей. Мама делает еще один кадр, с увеличением, затем под углом.

– Ты отлично освоила флэт-лэй, – говорю я, закидывая бхел в рот. Свежесть мяты и сладко-пряный фруктовый оттенок тамаринда приглушают едкость лимона. – Можешь выложить в Сеть.

Мама смеется:

– Я выложу это в наш семейный чат в ватсапе.

Я сглатываю.

– Фу-у, зачем?

– Кавья, – строго произносит она.

Мы с папой пересекаемся взглядами. У нас одинаковые позиции по этому вопросу. Когда речь заходит о ватсапе, куда заглядывают все наши родственники, он говорит: aa bael mujhe maar – «это как размахивать красным флагом и думать, что бык на тебя не пойдет».

Мама тыкает в экран.

– Пинки выложила фотки кебабов и самосы. А Майя написала, что я больше не готовлю индийскую еду, раз живу в Америке, – ведь ты, мол, не делишься фотографиями! Как вы там говорите с лунными девочками? «Нет фото, значит, ничего и не было»?

Я открываю пакет с бхакарвади[6] на столе.

– Какая разница, что они там думают? Тебе нечего доказывать, ты прекрасно готовишь любые блюда: индийские, мексиканские, тайские и всякие другие.

Мама указывает на хрустящие «улиточки» с пряным кокосом.

– Ааи[7] готовила такие, когда я была маленькой.

Папа подавляет смешок:

– В смысле она велела вашему повару их готовить.

– Эй, я же не сказала, что она готовила их своими руками! – смеется мама.

Папа наклоняется и целует ее в щеку.

– Каждый раз, когда я готовлю бхел, я вспоминаю наше первое свидание. – Он улыбается мне и продолжает: – Мы гуляли по набережной Эстрады, был сезон муссонных дождей. Я взял рикшу, но мы все равно промокли до нитки.

Я столько раз слышала эту историю, что в пояснениях не нуждаюсь, но думаю, папе просто нравится рассказывать ее, а мне нравится слушать. Папа с мамой до отвращения милая пара.

– Ааи тогда сразу сказала мне выйти за тебя замуж, – говорит мама.

Папа смеется.

– Да не говорила твоя мать такого!

– Нет, сказала!

Папа ест медленно, словно каждый кусочек, положенный в рот, – это воспоминание. Мыслями он унесся в Мумбаи своей молодости.