Слово «Правда» повисло в воздухе, как холостой выстрел. Оно ударило Броневика не меньше, чем Бухарчика. Но по-другому. Не как экзистенциальная тоска, а как искра в пороховнице его идей. Его глаза, обычно воспаленные и усталые, внезапно вспыхнули изнутри. Он рванулся вперед, потеряв равновесие, едва не грохнувшись лицом в ту самую маслянистую лужу, отражавшую их жалкое существование.
– Правда! – выдохнул он с почти религиозным пылом, хватая Бухарчика за рукав телогрейки. – Да, товарищ! Абсолютно верно! Истину! В самые массы! Сорвать лживые маски империалистической пропаганды! Растоптать гадов реставрации капитала! – Он говорил быстро, слюнявя слова. Его тонкие руки тряслись от адреналина. – Но инструмент! Каков инструмент?! Листовки? – Он фыркнул, как на плохую шутку. – Бумага! Ее сожгут, выбросят, подотрут сраки! Подпольные кружки? – Махнул рукой с презрением. – Фуфло! Герметичные склепы для избранных маргиналов! Нас не услышат! Нас затопчут этим… этим хаосом, о котором ты говоришь! Нужен… нужен гром! Крик, который прорежет этот вой!
Бухарчик замер. Казалось, он не слышал последних слов. Он утер лицо грязным рукавом телогрейки, оставив на щеке широкую полосу грязи, смешанной со слезами. Его мутный налитый кровью глаз, плававший в отеке, уставился куда-то в пространство над помойкой. В нем мелькнуло что-то дикое, первобытное – не мысль, а инстинкт, вспышка в потемках сознания. Казалось, он увидел это. Услышал.
– Музыка… – прохрипел он, и шепот его был похож на скрежет железа по камню. Не громко, но с такой силой внутреннего озарения, что Броневик инстинктивно отпрянул. – Вот он… Голос. Не улицы… Правды. Бормотание… которое не заткнешь. Который войдет… прямо сюда! – Он стукнул себя кулаком в грудь, издав глухой звон. – Как у тех… как их бишь… битников. Но не их вой… не их безысходный стон. Наш! Острый! Как нож! Правдивый! Революционный! – Он впервые за весь вечер попытался встать по-настоящему, опираясь на мусорный контейнер. – Группа… ВИА… Да! Ансамбль! Оркестр… для новой… симфонии! «Красная…» – он замялся, ища нужное слово, – «…Правда»! Или… «Молот»! Да! «Молот Правды»!
Броневик застыл – телом и душой, как будто мир выдохся вместе с ним. Весь его книжный, перегруженный теориями ум на миг остановился. Мысль была проста, как удар молота: его пламенные, никем не слышимые тирады о Троцком, личном катехизисе, перманентной революции… под гитарный аккомпанемент. Это было гениально. Не теоретически, по-человечески гениально, абсурдно, но прекрасно. Как выход из тупика. Тонкие губы Броневика дрогнули, пытаясь сформировать гримасу восторга.
– Товарищ… Владлен… – прошептал он с благоговением, впервые используя имя без иронии. – Да ты… не стратег. Ты… визионер! – Он схватил Бухарчика под локоть, пытаясь помочь ему подняться, его собственные пальцы цеплялись за грязную телогрейку, как за якорь спасения. – Гениально! Агитпроп… пересаженный на ритм и громкость! Прямой провод к ушам и сердцам масс! Вопль… не угнетенных… а пробуждающихся! – Энтузиазм поднял его на ноги. – Но… но нам нужны люди! Кадры! Революционные… музыканты! Барабанщик… гитарист… флейтист! Солдаты культурного фронта!
Бухарчик с кряхтением выпрямился и уперся обеими ногами в землю, с трудом удерживая хлипкое равновесие. Он задумчиво почесал щетину.
– Я умею играть на гитаре! У тебя… – продолжал Петр, с сомнением оглядывая товарища, – у тебя сильные голосовые связки. Но на нам нужны еще люди.
