-
Зачем ты открыла? – недовольно буркнула Ольга. – А если бы мы переодевались?
-
Тогда бы не открыла, - смутилась я.
-
Ой, да чего мы там не видели, - мерзко ухмыльнулся полицейский.
Конечно,
в нашу комнату девчонок-преступниц вошли четверо полицейских. Они окинули
пытливыми взглядами всех нас, затем – комнату, и только потом окружили меня.
Закатывать глаза от безнадежности бесполезно, все равно ничего не изменится. Мы
все – рабы единой системы, только у них есть власть, а у меня есть бесправие и
иллюзия выбора.
Дарья
была иного мнения и не собиралась мириться.
-
Злыдни вы, - сообщила она, и отвернулась.
-
Что ты сказала, девица?! – тот, кто стоял ближе к ней, потянулся за табельным
оружием.
Второй
шлепнул его по руке.
-
Ты чего разошелся? Успокойся. Можно подумать, что-то другое хотел в этом коровнике
услышать. Нам всего-то и надо – эту препроводить на допрос, - быстрый взмах
ладони в мою сторону.
Первый
ничего не ответил, только с ненавистью посмотрел на меня, словно это я
телепатическим путем подговорила Дарью оскорбить его. Этому я не удивилась, а
вот то, что меня на допрос поведут вчетвером, конечно, в новинку для меня.
Раньше такого не было. Может, дело в моем возрасте? Если я перешла из
подростковой ганты в Питомник, то и отношение уже как к взрослой преступнице.
Странно
это все. И глупо.
Винтики
одной системы крутятся, не задумываясь о том, что они делают. У механизма нет
цели задумываться. Но этого я на допросе точно не скажу.
Мое
уголовное дело видели многие следователи. Некоторые разводили руками и
отказывались его вести, другие снисходительно называли меня «деточка» и
настоятельно рекомендовали признаться во всем, третьи давили на меня так
сильно, как только могли.
А
я никогда не скрывала, что написала сказку. Но не признавалась в том, что она
придумана со злым умыслом. Невозможно признаться в том, чего нет.
-
Пошла, - сухо скомандовал командир маленького полицейского отряда.
В
этот раз меня не толкали в спину и не говорили грубостей, не сравнивали мою
походку с поползновениями улитки, не угрожали надеть наручники, если немедленно
не опущу голову. Просто все молчали. Покинули комнату, прошли в широкий холл, а
там дальше ждали ледяная улица и полицейский автомобиль. Хорошо, что я не сняла
куртку.
В
машине оказалось чуть теплее. Я забилась в угол рядом с дверью, чтобы не быть
зажатой между двумя крепкими мужчинами. Успела. А они, кажется, остались не
очень довольными моей ловкостью, но мне уже нет дела до их чувств. Им же нет
дела до моих. В полной тишине я наблюдала за тем, как самый старший
полицейский, успокоивший своего товарища, садится за руль.
-
Нейт, вам тепло? – спросил он неожиданно.
Какая
забота, подумать только! Давно ли их волнует комфорт подозреваемых?
-
Да, - отозвалась я с недоумением.
-
Это хорошо. В полицейских автобусах очень холодно. Грейтесь, пока есть
возможность.
Он
меня так поддержать решил? Я опустила голову и усмехнулась сквозь стиснутые
зубы, но никто из полицейских не должен был заметить этого. Нужно сохранять
видимость добропорядочной обвиняемой, притом, что это даже не спасет меня.
Вовсе нет. Но может дать шанс на хорошее обращение. Полицейские не будут
отказывать в куске хлеба, глотке воды или паре таблеток необходимого лекарства,
если «хороший обвиняемый» попросит что-нибудь из этого.
Просьбы
«плохого обвиняемого» будут проигнорированы. Просто потому, что полицейские так
могут.
