Кровь завоевателя - страница 32

– Ты до сих пор веришь? – спросила Сира.

– Нет, конечно нет. Шейхи разъяснили, какая все это ересь.

– Но ты провела здесь всего лишь год. Несомненно, в душе ты еще должна верить.

– Это запрещено в Аланье.

– Я не спрашиваю, запрещено ли это. Я спросила, веришь ли ты. Ждешь ли прихода Просвещенных? Открытия Врат и всего остального?

Все это были неправильные верования. Потомки никогда не говорили ни о вратах, ни о каких-то Просвещенных. Нам приписали это люди, которые пытались разобраться, но ничего не поняли. И все же одними своими намерениями те, кто сегодня заявлял, что следует Путем потомков, уже были лучше, чем все эти обожатели святых. Если мне удастся восстановить истинный Путь, я буду молиться, чтобы они – и все прочие – стеклись к нему.

– Нет! – сказала я. – Я молюсь святым, как и все остальные.

Она вздохнула, почти разочарованно. Затем закусила губу – там, где осталась рана, – и кивнула:

– У меня есть идея.

Сира встала и устремилась к двойным дверям.

– Куда ты? – спросила я.

Она обернулась, оживленная и порозовевшая:

– За городские стены. Поговорить с братом. Пожалуйста, прости мою грубость. Спасибо за кофе и беседу, дорогая подруга. Скоро увидимся, ладно?

Может, даже раньше, чем ты думаешь.

Что я натворила? Что собирается сделать Сира? Чтобы узнать, насколько я все испортила, я залезла в шкаф и заставила свою душу войти в дронго. Я скользила, наверное, со второго неба, где небосвод был бесцветный и безоблачный, к облакам, а затем ниже. Я глубоко вдыхала и созерцала мир в его бесконечности. А затем спикировала на верхушку желтой юрты у стен Кандбаджара.

Вокруг силгизы занимались своими послеобеденными делами. Их жизнь напоминала мне о доме – отдых, работа и купание под небом, жарящиеся на вертелах барашки, лошадей вчетверо больше, чем людей. Но мне некогда было упиваться ностальгией. Послышались голоса, в юрте внизу находились Сира и ее брат.

То, что Сире разрешали выходить из города и навещать брата в любое время, показывало, насколько доверяет ей Тамаз. Возможно, мне удастся использовать это доверие, но я обдумаю это позже.

Я заглянула в отверстие, откуда в менее теплое время года торчала бы труба очага. Они сидели на полу близко друг к другу, как и полагается брату и сестре.

– Почему я вообще должен позволить тебе вернуться в эту кучу глины? – говорил Джихан. – Ты должна быть с нами, Сира. Ты не виновата в том, как они изменили тебя. Я виню отца за то, что он был слаб и позволил тебя забрать.

– Хочешь правду? – сказала она. – Я не вернусь. Не потому, что не люблю тебя, и не потому, что не люблю свой народ. Я скучаю по маме, скучаю… почти по всему. – Ее голос дрожал. Она хочет вызвать его жалость слезами? – Но я не скучаю по холоду. И не хочу мерзнуть больше никогда в жизни.

– Ты остаешься здесь, потому что ненавидишь зиму?

Она кивнула:

– Разве не поэтому ты здесь? До зимы еще три луны. Я знаю, чего ты хочешь, Джихан. Отец всегда говорил об этом. «Мы должны быть как перелетные птицы и искать путь на юг, распевая по дороге». Но аланийцы ни за что этого не допустят. Ты пришел за землей, а не за правосудием, и пытаешься выяснить, насколько готов уступить Тамаз.

Умная девочка. Но Тамаз никогда не отдаст силгизам землю. Ей нужна стратегия получше, чтобы противостоять тому, что я заварила.

– Дело не только в холоде, – сказал Джихан. – Год назад глубинные племена начали мигрировать на юг, принося с собой языческие обычаи. Некоторые едят своих мертвецов. Другие ездят на мамонтах. Бескрайность всегда была опасна, но теперь мы не можем прожить спокойно ни единой ночи. Хотя силгизы сильнее, чем прежде, врагов у нас тоже больше. Если глубинные племена объединятся против нас, не думаю, что мы сможем выстоять.