Первую ночь в клинике Дэрил провёл в комнате с решётками на окнах. За стенами раздавались стоны, плач и истеричный смех других пациентов. Кто-то кричал, кто-то выл, кто-то без остановки повторял одно и то же слово. Словно весь ад, существующий на земле, собрался под крышей этого учреждения. Он лежал на койке, не двигаясь, глядя в потолок. Его больше никто не забирал. Он больше никому не был нужен.
На следующее утро начались приступы. Сначала – гнев, вспышки ярости. Он расцарапывал себе руки до крови, а потом просто сидел, наблюдая, как алая жидкость капает с кончиков пальцев на белый пол, оставляя пятна, похожие на цветы. Это почему-то успокаивало. Боль помогала почувствовать, что он ещё живой. Когда врачи пытались с ним говорить, он молчал. Иногда – усмехался. Порой просто пялился в одну точку, словно видел сквозь людей.
А потом пришли сны. Каждую ночь он просыпался в поту, хватаясь за грудь, не понимая, где находится. Во снах он снова и снова видел Мэй.
Его мать стояла в дверном проёме, вся в крови, с пустыми глазницами. Она звала его:
– "Ты ничтожество… ты – ошибка…"
Иногда он видел, как она душила его подушкой, приговаривая:
– "Зачем я тебя родила, чудовище?"
Он пытался закричать, но не мог – во сне его горло будто заливала грязь и пепел.
В других снах она била его ремнём, а затем вдруг превращалась в тёмную тень с красными глазами. Она смеялась, пока он корчился от боли, – смех был как лезвие, царапавшее изнутри. Просыпаясь, он чувствовал не страх – нет. Он чувствовал ярость. Безумную, безысходную ярость на женщину, которая умерла, но продолжала убивать его изнутри.
Со временем сны становились всё более искажёнными. Иногда в них появлялся маленький Рэй, тянущий к нему руки, но каждый раз Мэй оттаскивала мальчика в тьму, бросая Дэрила одного. Он начинал кричать. По-настоящему. Будил весь блок. Тогда его фиксировали, давали уколы. Но сны возвращались. С каждой неделей он становился тише, замкнутее, но внутри что-то продолжало нарастать – как кипящая смола, чёрная и обжигающая.
Когда его впервые увидел Эдвард Миллер, молодой профессор-психолог с тетрадью в руках и мягким голосом, Дэрил сидел в углу комнаты и рисовал мотыльков. Он царапал их на стенах, на полу, на собственных руках.
Эдвард присел рядом.
– Тебя зовут Дэрил. Верно?
Мальчик не ответил. Только продолжил царапать.
– Почему мотыльки? – осторожно спросил Миллер.
Дэрил замер. А затем, не поворачиваясь, хрипло произнёс:
– Они летают к свету… а потом сгорают. Потому что свет – это ложь.
Миллер записал эту фразу в тетрадь и в тот момент понял: он столкнулся с чем-то, что может изменить его жизнь. Или сломать её.
Клиника, где лечили "сломанных", оказалась местом, где ломали окончательно. Несмотря на белые стены, запах лекарств и улыбки на лицах некоторых сотрудников, внутри всё гнило.
Те, кто приходил сюда "исцелять", часто забывали, что перед ними – дети. Или, может, просто не считали их достойными этого слова.
– Смотри, уродец снова себе кожу дерёт, – услышал однажды Дэрил от женщины в синем халате, проходившей мимо его палаты.
– Страшный до чёртиков. Мать, наверное, с таким и спилась, – ответила ей вторая, моложе.
Они смеялись, не зная, что мальчик слышит. Он слышал всё. Всегда.
Однажды когда другой мальчик – Джонатан, лет на пять старше – плюнул в него и сказал:
– Лучше бы тебя сдали на опыты, – Дэрил не ответил. Он просто смотрел.
