В середине первого месяца осени 1990 года ночью девочку разбудила домработница и, сонную, отнесла в комнату матери. Она помнила тёплые, слабые объятия мамы, её шёпот: «Милая, позаботься о своём брате. Обещаешь?» Адель кивала сквозь сон, чувствуя, как та гладит её по волосам. А наутро она уже оказалась в своей комнате. Лена, рыжеволосая девушка с припухшими от слёз глазами, кормила девочку завтраком, а та поглядывала в сторону комнаты матери. Стоило ей спросить: «Завтракала ли уже мама?» – как лицо Лены сморщилось от подступающих слёз. Она прижала к нему фартук, но не издала ни звука.
Днём пришли соседи и доктор, тихо переговариваясь в тёмной прихожей. Адель начала понимать, что случилось неизбежное. Сегодня она не видела, чтобы Лена заходила в комнату мамы, как обычно. О смерти ей рассказал местный священник. Адель пыталась понять своим детским умом всё, что он говорил, и то, что она не раз слышала от самой мамы, сделав вывод, что теперь маме намного лучше. Она просила Лену позволить взглянуть на маму в последний раз, боялась, что не узнает её, когда окажется по ту сторону жизни. Но Лена отговаривала её, сказав, что мама не хотела, чтобы её девочка видела её такой. Лена долго искала что-то в комоде, а затем отдала Адель единственное фото, где Ива изображена с младенцем на руках.
В день похорон у их дома остановился красивый дорогой автомобиль, в глянцевых серых боках которого отражались кирпичные дома трущоб. Неудивительно, что появление аристократа, шагнувшего на мостовую, вызвало последующие сплетни в округе. В лице его была видна породистость: худой и высокий, с зачёсанными назад светло-русыми волосами, в чёрном костюме-тройке. Запавшие щёки гладко выбриты, зелёные глаза смотрят холодно и оценивающе, а в изгибе губ читалась некоторая брезгливость и высокомерие.
Лена встретила его, открыв от удивления рот. Он распахнул дверь в комнату, где лежала усопшая, постоял на пороге, молча глядя на неё, а затем, почувствовав взгляд, обернулся. Аделаида разглядывала его дорогой костюм и светлые волосы. Он заинтересованно и оценивающе оглядел её внешность, необычные глаза, скромное чёрное платье.
– Вы приехали поздно, господин. Мама уже в другом мире, – сказала она спокойно.
– Да, – только и ответил он, а затем спросил: – Как твоё имя?
– Аделаида, – отозвалась она.
Он пошевелил губами, повторяя имя, и оглянулся в темноту комнаты.
На городском погосте они стояли вчетвером: ребёнок, священник, тихо шмыгающая носом Лена и молчаливый господин, которого все местные окрестили отцом девочки.
Адель плохо запомнила происходящеё. Ей казалось, что мама всё ещё лежит там, в своей комнате, куда её последнеё время не пускали, а сюда они пришли без надобности. Горничная сжимала ей руку, успокаивающий распевный голос священника и странное выражение лица светловолосого господина, когда опускали гроб, – вот и всё, что осталось в её памяти.
После похорон все вдруг заспешили. Лена, всегда баловавшая её объятиями, в этот раз, едва сдерживая рыдания, не посмела проявить ласку к девочке, столкнувшись с взглядом мужчины. Тот молча взял Адель за руку и повёл к автомобилю.
Когда Аделаида попала на правах дочери в семью Павионик, ей только исполнилось десять лет.
Эдуард Павионик отцовских чувств к ней не проявлял. Единственный раз она видела глубокие эмоции на его лице – там, на кладбище. В остальном он оказался равнодушным и даже жестоким к своему окружению.
