– Я не давала разрешения.
– Не ты. Но та, что писала раньше – дала. Однажды. Через текст. Через паузу между словами. Через то, чего ты стыдишься.
Она отдернула руку. Внутри неё росло ощущение: сейчас он скажет правду, которую нельзя простить.
– Ты врал. Когда говорил, что додумывал. Все детали… – она смотрела прямо ему в глаза. – Ты был там, где тебя не могло быть.
Он долго молчал. Потом, почти шепотом:
– Я был не там. Я был в тебе.
И с этими словами он открыл блокнот. Перелистнул страницу. Первая строчка:
«Когда она стояла у зеркала, ей казалось, что отражение живёт чуть быстрее, чем она сама. На долю секунды. Как будто оно читало ее наперёд.»
Элина не дрогнула. Но мир вокруг, казалось, сделал шаг назад. Комната сузилась. Звук стал глухим. Даже лампа над головой перестала равномерно светить, как будто между ней и лампочкой возникло стекло с песком времени.
– Откуда ты знаешь это?
– Это то, что ты подумала… вчера, – ответил он. – Не произнесла. Не записала. Только подумала. И всё равно – написала.
Он протянул ей блокнот. Словно оружие. Или исповедь. Или оба сразу.
Элина взяла его. Пальцы дрожали, но не от страха. От напряженной, невыносимой узнаваемости. Она начала читать.
Описания детства. Комната с чёрно-белым ковром. Лицо матери в болезни. Разговор, который произошел в шесть лет. Слова, которых никто не мог запомнить. Но здесь они были. В таком порядке, как она думала о них в своих снах.
На предпоследней странице – диалог. Между ней и кем-то. Незримым. Глубинным.
– Я боюсь исчезнуть.
– Ты не исчезнешь, пока тебя читают.
– А если перестанут?
– Тогда ты начнёшь читать сама себя.
– Это – безумие.
– Нет. Это – текст.
Элина отложила блокнот. Али смотрел на неё не с торжеством, не с жалостью. С пустотой, в которой кто-то когда-то кричал. И теперь там – только эхо.
– Ты хочешь, чтобы я стала персонажем? – спросила она.
Он покачал головой.
– Ты уже ею была. Но сейчас у тебя есть выбор – стать автором. Или остаться частью чужой книги.
– Ты меня заставляешь?
– Нет, – сказал он. – Я просто возвращаю тебе ключ. К твоей собственной реальности. Ты можешь закрыть дверь. Или войти внутрь. Но теперь ты знаешь: за дверью – не сюжет. А ты.
К вечеру Элина осталась одна. Квартира напоминала страницу, на которой только что дописали важную главу, но забыли сохранить. Она снова открыла блокнот. Перечитала финальную строчку.
"Ты – не она. Но ты несёшь её голос. И если ты хочешь понять, кто такой я – тебе придется говорить её словами."
Она выключила свет. Открыла ноутбук. Создала новый документ. И начала писать не текст. А обратное зеркало. Свидетельство. Ответ.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ – Следователь в черновике
Марк Эллин не верил в сверхъестественное. Не потому, что ему мешал рациональный склад ума – просто он знал: всё, что необъяснимо, либо ещё не описано, либо описано неправильно. Он служил не закону – тексту. Протоколу, уставу, инструкции. Он привык к тому, что даже убийства укладываются в жанр, пусть и трагический. Мотив, средство, след – всё подчинялось структуре. Он умел находить улики даже там, где, казалось, не осталось следов человеческого присутствия, и всегда говорил себе: если где-то есть смысл, значит, его можно изложить. Написать. Закрепить.
Но в этом деле смысл ускользал, как капля чернил на влажной бумаге. Не потому, что его не было, а потому, что он двигался. Как будто расследование не приближалось к финалу, а превращалось в сюжет, который кто-то уже дописал, но не дал ему заглянуть в последнюю главу.
