Он открыл папку. Достал одну страницу.
– Вот, к примеру. Описание места преступления, где погибла Виктория С. Фраза из его текста: "Запах паленого сахара, смешанный с дезинфекцией, въелся в воздух, как будто сама смерть здесь была стерилизована."
Он перевернул лист.
– Официальный отчёт: "Стойкий запах аммиака и чего-то сладкого, вероятно, карамелизованной пищи." Случайность? Стиль не копирует отчёт. Он дублирует опыт. Интонацию. Угол зрения.
– Что вы хотите услышать? – спокойно спросила Элина.
Эллин посмотрел на неё прямо.
– Я хочу понять, вы ли его источник. Или – он ваш.
После ухода следователя Элина не вернулась домой. Она пошла по городу, без маршрута, без цели. Как будто улицы могли предложить ей разгадку, которую не в состоянии дать книги.
Ночь наступала медленно. Лампы включались с щелчками, как запятые в длинном абзаце. Она вышла на набережную. Ветер был холодным. Вдалеке – мост, уходящий в туман. И голос в её голове – не её голос:
"Ты читаешь нас. Мы – тебя. И когда ты закончишь читать – мы начнём говорить."
Элина села на скамью. Взяла блокнот. Начала писать. Не сюжет, не анализ, не догадки. А вопрос.
"Что, если всё это – не поиск преступника, а попытка вернуть автора?"
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ – Перевёрнутые абзацы
В её доме стало странно пахнуть. Не едой, не книгами, не весной – а отсутствием. Как будто воздух научился не присутствовать, а подменяться. Комнаты напоминали черновики: знакомые, но уже не окончательные. Шторы были полу задернуты, мебель стояла на местах, но в этом «на месте» чувствовалось движение. Как если бы предметы разыгрывали свои диалоги за её спиной и замирали, лишь завидев её взгляд.
Элина сидела за столом. Бумага перед ней была белой, но она уже слышала, как по ней движется слово – не чернильное, не её. Она не писала, но была уверена: где-то в это мгновение кто-то составляет предложение от ее имени. Возможно, Али. А может быть – тот, кто использует Али, как она раньше использовала метафору: чтобы скрыть правду, сделав ее ярче.
В дверь не стучали. Это был его стиль – не вторгаться, а оказаться. Он не открывал, он появлялся. И когда она услышала лёгкий щелчок замка, ей не пришлось оборачиваться, чтобы узнать, кто вошёл.
Али стоял в прихожей, будто не заходил, а был выведен из строки в книге. Его пальто несло запах улицы, но в нём уже чувствовалась библиотека. Он держал в руке новый блокнот. Цвет – тёмно-зелёный, как мох, выросший на старом камне.
– Я принёс продолжение, – сказал он просто. Без пафоса. Без надежды. Без упрека. Словно врач, который приносит результаты анализов и не хочет их комментировать.
Элина не ответила. Она смотрела на его лицо, на его глаза, которые были не юношески испуганными, не вызывающе спокойными, а выключенными. Не от усталости – от дисциплины.
– Ты продолжаешь писать? – спросила она.
Али сел напротив, не разуваясь. Блокнот положил на край стола, будто не хотел приближать его к ней слишком быстро.
– Не могу не писать, – сказал он. – Это стало не тем, что я делаю. А тем, что во мне делается.
Она протянула руку. Не за блокнотом – за ним. Положила пальцы на его запястье. Кожа была теплой, но не живой. Как если бы рука принадлежала телу, которое давно научилось жить в чужих историях.
– Ты знаешь, что с каждым твоим текстом я теряю что-то своё? – тихо сказала она.
Он кивнул.
– Но только потому, что ты оставила это открытым. Я не вторгаюсь. Я считываю.
