«Чувство смирения и самоотвержения, составляющее основу христианства (т.е. надличного мировоззрения. – А.Л.), она (революция) намерена заменить духом гордости и самоутверждения (т.е. началом индивидуалистического воззрения. – А.Л.)».
Революция – это проявление сатанинского начала – начала бунта в человеческих делах. А «сатана» – не воплощение ли того хаоса, которому Тютчев-лирик уделил такое внимание? И в лирике, и в публицистике изобличаются и порицаются заносчивость «я», самообольщение, хаос, отпадение от целого и утверждается объединяющее, космическое начало, воплощенное в России, тот идеал, к которому стремился этот гениальный критик личности в мировой поэзии.
В славянофильских убеждениях Тютчева отразились глубины его личности, мировая трагедия была для поэта лишь обобщением его личной трагедии – трагедии борьбы со своим «я». Россия – это чаемый им выход в большом масштабе. Для Тютчева – это воплощенная нирвана «эготизма»138.
И, конечно, если политические идеи Тютчева не могут быть отделены от того оригинального целого, которое представляет собой тютчевское творчество, то тем паче не следует выделять политические стихотворения Тютчева за какую‐то одну скобку чуждого, не настоящего. Пора оставить этот предрассудок. В тютчевских стихотворениях на политические темы мы находим чрезвычайно характерные мотивы его личной душевной драмы.
III
Перейдем к ней теперь. Политическая философия Тютчева благодаря своим резким формулировкам дала нам уже отчетливые контуры его умонастроения, вполне подходящие к содержанию последнего. Попытаемся их несколько заполнить.
Первый вопрос, возникающий при попытке заглянуть в творческую душу, – это как чувствует поэт мир? Такой вопрос применим к каждому истинному поэту; по отношению же к поэту космоса и хаоса он возникает сам собой.
Мы знаем, что Тютчев – пантеист. Индивидуализм и пантеизм – два полюса мировоззрения. Кто становится пантеистом, тот уже не индивидуалист. Это недостаточно учла наша критика. Верно отметив пантеизм Тютчева, и Мережковский, и другие исследователи, однако, не заполнили этого контура.
К какому типу пантеистов можно отнести нашего поэта? Мы укажем здесь на две формы этого мироотношения. Есть пантеизм органический и прирожденный – от здоровья: личность сознает себя лишь «звеном в цепи непрерывной творенья» и мыслит себя нераздельно слитой с природой; таков пантеизм Пушкина, Фета в ряде его произведений. Но есть и другой – от болезни: он – прибежище личности истомленной бременем своего собственного «я». Лишь кто испытал, как невыносимо тяжело быть собой, пишет:
Час тоски невыразимой!..
Всё во мне, и я во всем!..139 Так почему же тоска? Да потому, что, несмотря на всю эту близость миру, что-то еще стоит между ними: их еще разделяет, хоть и прозрачная, но все же непроницаемая пленка тела. Помимо этой близости к природе уставшего от жизни человека, которую он почувствовал лишь, когда
Жизнь, движенье разрешались
В сумрак зыбкий, в дальний гул, –
в нем все еще томление его тяжелого трудового дня индивидуальности, обреченной на обособленную жизнь и обособленную борьбу, остро чувствующей свои запросы и, не покладая рук, стремящейся к их удовлетворению. Он так устал от этого: и пусть сумрак, опрозрачнивший его существо, пусть же он довершит свое влияние тем, чтобы оно стало проницаемым, чтобы оно слилось с природой. И вот он молит:
