– Да, тут написано, что заявление было загружено в систему третьего июня, в пятницу, в десять тринадцать. А что такое? Почему вы спрашиваете?
Медени говорил, что они обратились в полицию три дня назад. Может быть, наши что-то напортачили при загрузке данных? Ладно, не буду в это слишком углубляться.
– Нет, все в порядке. Так что там у тебя?
Мюнир тоскливо скользил глазами по экрану.
– На самом деле ничего. Парень работал в кондитерской в Шишли. Довольно известная кондитерская с филиалами по всей Турции. Но вечером с работы не вернулся…
Я сделал еще один глоток кофе и недовольно произнес:
– Это я уже знаю, Мюнир, от дяди мальчишки. Важно – что произошло дальше. Что предприняла полиция? Получилось ли выяснить что-то про Фаххара? Кто видел его последним? С кем вместе он уходил с работы?
Мюнир посмотрел на меня со смесью стыда и отчаяния:
– Нет, ничего об этом тут нет.
Он глубоко вздохнул, потянулся к стоявшему на столе телефону и набрал номер:
– Не волнуйтесь, господин главный комиссар, сейчас узнаем… Алло, Реджаи? Давай-ка быстро ко мне в кабинет!
Повесив трубку, он погрузился в объяснения:
– Реджаи занимается пропавшими сирийскими детьми. Да будет милостив к нему Аллах, я бы врагу не пожелал такой работой заниматься. – Мюнир отъехал на офисном кресле от компьютера, и мы оказались друг напротив друга. – Главная проблема в чем, господин комиссар: мы совершенно не справляемся с сирийцами. Честно скажу: ну ничего у нас не получается. Сколько лет я работаю в полиции, а впервые с такой бедой столкнулся. Сначала мы пытались помогать беженцам, забирали с улиц, пристраивали в приюты. Но их стало так много, что мы уже и не знали, что делать. Постепенно начались кражи, совсем мелкие, правда. Ведь многим сирийцам даже на хлеб денег не хватает. Полагаю, скоро начнутся какие-то стычки, они ведь уже создают группировки. Это огромная проблема, господин инспектор. А дети… Дети в очень тяжелой ситуации находятся. Кого-то находим мертвыми, кто-то фактически в рабство попал, а некоторые попадают в лапы сутенеров…
И женщинам сложно. – Он скривил лицо. – Вы даже не поверите, какие мерзости, какие гадости происходят. Всякий раз, когда я заглядываю в дела, я разочаровываюсь в человечестве. – Тут он понизил голос, будто кто-то мог нас услышать. – Вот скажите, господин комиссар, зачем мы вообще влезли в эту сирийскую историю? Гуманитарная помощь – это правильно, но разыгрывать из себя еще одну сторону конфликта? Зачем? Что у нас за интересы в этой Сирии?
Похожий вопрос крутился и у меня в голове, он заводил в тупик, огорчал и расстраивал.
– Нет мерзости хуже политики, дорогой мой Мюнир, – сказал я. – А если уж туда вмешивается религия, то пиши пропало… Но мы сейчас живем в такое время. Более того, цену за это должен платить весь народ. Конечно, нам хочется помочь этим бедным сирийцам хоть немного, но, к сожалению, даже с этим мы не справляемся. Так, всё, ладно, давай закончим на этом…
В дверь постучали, она приоткрылась, и я увидел рыжеволосого и полноватого молодого полицейского.
– Давай, Реджаи, проходи. Ну-ка, скажи, что там случилось с этим ребенком, Фаххаром Эль-Кутуби? Он пропал три дня назад.
Реджаи боязливо покосился на меня, видимо, подумал, что я проверяющий, и, встав навытяжку, спросил:
– Что за Фаххар, Мюнир-бей?
Я подумал, что Мюнир сейчас сорвется, но нет:
– Ребенок из Шишли.
