Сам хозяин сидел за дубовым письменным столом, и наклонившись над огромным листом бумаги, что-то сосредоточенно вычерчивал на нём рейсфедером. Его тёмные и достаточно густые волосы с небольшой проседью были тщательно зачёсаны назад и скреплены у шеи блестящей заколкой с рубином. Одна длинная прядь всё равно выскочила и свесилась до самого стола, так и норовя попасть под рейсфедер. Но учёный был настолько сконцентрирован на своей работе, что даже не обращал на это внимания. Пышные белые рукава его рубахи были выпачканы чернилами у самых запястьев, что, однако, нисколько не заботило господина Брюса.
Дверь в кабинет распахнулась и в него подобно утреннему дуновению ветра вбежала совсем юная девушка с распущенными до талии тёмными кудрявыми волосами. Длинная до пят ночная сорочка и босые ноги красноречиво говорили о том, молодая особа едва успела встать с кровати.
– Ах, папенька! – заголосила она с порога. – Вы опять всю ночь провели за своими расчётами! Что же вы, папенька, совсем не бережёте-то себя?
Лицо Якова Вилимовича озарила радостная улыбка и он, не оборачиваясь, ответил:
– Ну что ты, Дианушка, это я так встал сегодня рано!
Девушка подбежала сзади к отцу вплотную и в возмущении хлопнула его ладошками по плечам.
– Врёте вы всё, папенька! У вас свечи так и горят с самой ночи! Да вы и не ложились вовсе!
Яков Вилимович рассмеялся. Он наконец оторвался от своих чертежей, взглянул на подсвечник. Свечи действительно горели. Увлёкшись своей работой, он не заметил, как наступило утро и солнечный свет сменил искусственный. Изобретатель задул свечи, потом повернулся к дочери, обнял её и расцеловал в щёки.
– Дианушка, до чего ж ты глазастая, ничего от тебя не спрячешь!
Диана гневно топнула ножкой и с нескрываемой укоризной посмотрела на отца.
– Папенька, сейчас же обещайте мне, что не станете впредь так истязать себя!
– Хорошо, хороша, душа моя! – всё так же со смехом отвечал Яков Вилимович. Он прекрасно знал этот взгляд своей дочери. Когда она сердится, всегда наклоняет голову вперёд, и смотрит будто снизу вверх, исподлобья. Точь-в-точь, как её мать. – Ох, и в кого же ты такая вымахала? Да в тебе два с половиной аршина будет! Я уж скоро и не достану до тебя!
Он часто подшучивал над своей дочерью из-за её высокого роста, но в душе был безумно восхищён её статностью и точёной фигурой.
– Да полно вам, папенька! – возмутилась Диана. – Разве виновата я, что такая выросла! У меня из-за этого роста и подруг нет! Крепостные про меж собой дразнятся, «долговязой пятницей» называют!
– Ничего, ничего, душенька! Вот выдам тебя замуж за Григория Пантелеева, всё и образуется! Никто и более дразниться не посмеет!
– Нет уж, папенька, не хочу я замуж за Григория! Маракуша он! Даром, что граф! А так, мужик мужиком! В картах меры не знает, да и вином шибко балуется! И шрам его больно противный! Да неужто во всей империи никого и по красившее нет?
– Дианушка, милая, да разве мужская красота в смазливой роже кроется? Офицер он исправный! При самой императрице в обер-фельдегерях служит! А что до шрама его, так кто узрит пусть знает, что вояк он серьёзный и в обиду тебя не даст! Да и тебе уже двадцатый годок минул! Что ж, так и будешь до конца жизни в девках ходить? И потом… ты ведь знаешь, я обещание Петру Алексеевичу дал!
– Всё равно… противен он мне! – Диана отошла от отца и всё также насупившись, исподлобья уставилась на куклу. – Что ж мне теперь из-за вашего обещания жизнь себе губить? Да я уж лучше, как вы сказали, до конца жизни в девках буду!
