Лети за вихрем - страница 40

В старый домик, за плетень скособоченный

Светлый дух не прилетит за наградами,

Мне расти полынь-травой у обочины,

Ты – серебряный цветок за оградами.

В чем-то горькая судьба, в чем-то сладкая,

Обнимала, мятным пряником дразнила,

Стану ловкой, работящей и хваткою

И привыкну петь лишь в церкви по праздникам,

Ладить с добрыми людьми по-хорошему,

Злые шуточки шутить с обалдуями

И смотреть, как ты проедешь на лошади

С изукрашенной серебряной сбруею.

Поглядеть вослед – да много ли надо мне?

Только в святочную ночь потаенную

Что ж так сердце замирает и падает

Как ромашка из венка несплетенного?

Разогнуться бы с покосом да жатвою —

Не до горестей с делами сердечными,

За кого бы тут меня не просватали, —

Буду доброю женой, неперечливой.

Станет некому молиться и каяться —

Обращаться не с руки за подмогою,

Своих деток научу в пояс кланяться,

Когда мимо ты проедешь дорогою.

Жизнь прольет стакан вина недопитого

И закружит балаганной шарманкою…

В миг единый конь ударит копытами

Возле замка – и избы крытой дранкою,

А Господь пускай простит меня грешную

За недолгий смертный сон под иконами,

Лес густой, где не пробраться и пешему —

Сквозь него с тобой промчимся мы конные.

Мы уходим, путь далек, мой единственный,

За тоску мою судьбою подаренный…

Вновь зажгусь во тьме веселою искрою —

Рыжей ведьмой, а ты будь моим барином.

Кровь в обереге – алый раскаленный уголек – обожгла кожу.

– Старый бук дал побег… – чуть слышно прошептала древесница. – Ступай, девочка. Поклонись от меня великому дубу. Ступай, все будет хорошо.

Она прижала узкие пахнущие листьями ладони к моему лицу, закрыла мне глаза, повернула меня раз, другой, третий, – словно собралась играть в жмурки…

Когда древесница отняла ладони, – лес был совсем другим. Поляна исчезла, – передо мной была Австрийская дорога, рядом овраг, над оврагом и дорогой – крутой склон Шрекенштайна, увенчанный обломками скал, и великий дуб цеплялся за небо корявыми ветвями. Луны не было, небо постепенно бледнело, – приближался рассвет.

Было так тихо, что я слышала стук своего сердца.

Говорят, в час, когда ночные создания уже спрятались по норам и логовам, но петухам еще не пришло время кричать, а птицам петь, бывает особая тишина. Молчание между «уже» и «еще», час, когда даже время останавливается…

***

Время кружило вокруг холма, как хищник, – одновременно угрожая, выматывая нервы и усыпляя бдительность. Время чуяло кровь, проклятую кровь, что билась в сердце и ударяла в виски; ему было некуда спешить: на то и время, чтоб быть хозяином ситуации. Сбитая с толку и деморализованная его маневрами, реальность сжималась в испуганный бледный комок. Притворялась мертвой, уступая место иной памяти и иным образам…

Мальчик в замке открыл глаза, щурясь на утреннее солнце. О произошедшем напоминала боль в поврежденных ребрах, в остальном же… Словно бы ничего не случилось: мирная жизнь, мягкая кровать, ясный день за окном.

Накануне, после разговора с овдовевшей графиней, капитан увел из Ризмберка свою солдатню, напоследок велев загрузить награбленным добром несколько телег. Отец Дитмар остался: он тоже надеялся изрядно поживиться. Откуда ни возьмись, появились слуги, и вскоре разгромленный замок приобрел почти прежний вид.

– Сынок, – мать приоткрыла дверь его спальни. – Не спишь, милый? Я тебе вкусненького принесла.

В руках у нее был поднос со свежими булочками, на губах улыбка: графиня Ульрика тоже выглядела почти прежней.