Нужно было отдать должное Илюхе: он предусмотрительно закрыл в прихожей дверь и верным псом стоял на страже, дабы никто не посмел вмешаться.
— А надо? — сплюнул Леший и снова натянул на лицо улыбку. Та казалась кривой и жуткой и, увы, по моей вине.
— Сам как считаешь? — я усмехнулся, но вышло горько.
— Я тебя не предавал, Мить, — произнес Камышов тихо, но уверенно. — Никогда.
Я хотел ему верить — всегда верил, но сейчас ни черта не получалось…
С Лёхой были знакомы с первого класса, с того проклятого дня, когда за высоким букетом гладиолусов я пытался спрятать постыдные слезы. Примерный снаружи, дьяволенок внутри — таким я запомнил тогда Лешего. Форма с иголочки, модная стрижка, рюкзак Ferrari — Камышов казался идеальным во всем. Моя абсолютная противоположность. Открытый, улыбчивый, смелый — к нему магнитом тянулись ребята. Все, кроме меня. Мне тогда было не до друзей, да и заводить отношения с директорским сынком многие опасались на уровне подсознания. Леший не испугался. Он сам подошел ко мне. Заговорил. Не понтовался дорогими шмотками и новой PlayStation. Просто на одной из перемен сел рядом и поставил перед фактом, что хочет со мной дружить. Это потом, спустя несколько месяцев, я узнал, что не так уж сильно разнились наши с Лешим судьбы, да и за блестящим фантиком было спрятано столько боли, что мне и не снилось.
— Тогда что это сегодня было? — я закрыл глаза и со всей дури треснулся затылком об стену. В памяти вспышками воскресали обрывки увиденного: довольное лицо Скворцовой, взгляд Лехи, затуманенный и тяжелый, два силуэта в ночи — если это не плевок в душу, то что?
— Я тебя не предавал, — все так же твердо отрезал Леший.
— Чё ты заладил, Лех? — взревел я раненым зверем.
Я ждал, что отпустит, станет легче, но ни черта подобного — меня выворачивало наизнанку, а я понять толком не мог отчего.
— Ты мне ответь, почему именно Скворцова? Почему сейчас?
Но Леха лишь покачал головой.
— Только не говори, что повелся на ее дешевые уловки.
— Не скажу, — Камышов схлестнулся со мной взглядом.
— Это ж, Варька, Леший! В джинсах, шортах, да хоть голая — Скворцова она и есть Скворцова! Ее мамаша…
— Да плевать мне на нее, понимаешь? – низким голосом прервал мою агонию Леха.
Я до последнего надеялся, что он отшутится, выдумает какую-нибудь чепуху, замнет это чертово недоразумение. Но в его серых, как дым, глазах плескалось столько боли, что мне стало жутко.
— Я устал, — произнес он тихо. — Знаешь, порой кажется, что я с головой ушел под лед. Бьюсь там, пыжусь из последних сил, с завистью смотрю на вас — на тех, кто сверху. Вы чувствуете, живете, а меня… меня будто и нет…
— Лёх…
— Погоди! — рявкнул Леший. — Ты же хочешь правды? Тогда слушай…
Камышов говорил долго, да только ничего нового я не узнал. Точнее, не так… В его рассказе не было ни слова про Варю, а то, что касалось его отца, я слышал уже миллион раз.
Артур Михайлович, Лёшкин батя, держал в кулаке полгорода. В былые времена с помощью силы и не совсем законных методов, сегодня — завладев львиной долей бизнеса в регионе. Его уважали. Боялись. Влиятельный, почти всемогущий, Камышов-старший хотел и единственного сына видеть таким и не скупился на «воспитание». Вот только Леха уродился в мать, творческую и увлеченную натуру, далекую от мира бизнеса и больших денег. Мало кто знал, но Леший отменно играл на рояле, заслушивался Чайковским и запросто читал Гюго на языке оригинала, правда, никогда не кичился этим. Напротив, он старательно прятал себя настоящего за маской смазливого мерзавца, которому все дозволено и все сходит с рук. Этого требовали от него обстоятельства, этого хотел его отец.
