Я никогда не считал себя эгоистом, да и сам много раз подтрунивал над батей, чтобы тот, наконец, выкинул из головы мою мать и вновь попытал счастья. Отец обычно грустно улыбался, намекая, что это не так просто, а потом менял тему разговора. Я его понимал: жизнь с моей матерью изрядно потрепала его, да и меня выжала подчистую. И все же я хотел старику счастья. Теперь же, до боли сжимая кулаки, понимал: не такого, не с ней, не сейчас!
— Поговорим, сын? — глухо предложил отец, тарабаня указательным пальцем по кожаной оплётке руля.
Дорога от школы до нашей пятиэтажки на другом конце города занимала обычно минут сорок, но сегодня я не заметил, как пролетело время. Продолжая глазеть в окно, я сухо покачал головой: говорить с отцом не хотел, не мог, но главное — до чёртиков боялся…
Родители развелись, когда мне было семь. Первый класс, букет гладиолусов, слёзы в глазах — таким я запомнил тот день. Мать, наспех собрав чемоданы, тогда просто ушла. В аэропорту её ждал рейс до Берлина и новый муж, ну а о том, что на своей самой первой школьной линейке её ждал я, она, к сожалению, забыла…
Как же я тогда злился! В мамином побеге долгое время винил отца. Не замечал его любви, его боли и безжалостно хлестал словами по сердцу. Впрочем, я тогда ненавидел весь мир и от души срывал свой гнев на каждом, кто попадался под руку. А попадался, разумеется, отец, да ещё соседка по парте. Слишком бесила меня Варькина улыбка, этот её счастливый блеск в огромных глазищах, но больше всего — дурацкая привычка Скворцовой без умолку хвастаться своей дружной семьёй. Я сгорал от зависти, когда мать встречала её после уроков и провожала домой. На сироп исходил, когда случайно пересекался с мелкой занозой в парке. Одной рукой Варя всегда сжимала ладонь отца, второй – держалась за мать. Она смеялась. Показывала мне язык. Сама того не ведая, разжигала во мне лютую неприязнь!
— Митька, — хрипловатым голосом разрезал тишину батя. — Хотя бы выслушай меня!
Отец давно заглушил двигатель, но продолжал цепляться за несчастный руль, как за спасательный круг. Старик волновался, не знал, как ко мне подступиться, наверно, ждал помощи в этом от меня, но я не хотел облегчать его долю, как и просто смотреть в его сторону. Мне было тошно. Противно. Больно… Из миллионов возможных вариантов батя выбрал единственно провальный! Впрочем, он никогда не умел разбираться в женщинах.
Мать вернулась морозным вечером, накануне моего десятилетия. Её жизнь с немцем явно не задалась, а отец, к тому времени изрядно уставший от одиночества и моих бесконечных проделок, не придумал ничего лучше, чем простить непутёвую жёнушку. С другой стороны, я был только «за». Совместные прогулки, слово «мама» на моих губах, порядок в доме и сытные ужины не из местной кулинарии — мне казалось, наша семья снова стала нормальной, но я ошибался. Сколько ни натирай воском гнилое яблоко – съесть его уже не получится!
— Я понимаю, сын, что ты сейчас чувствуешь, — произнёс отец, а я ухмыльнулся: столько собираться с мыслями, чтобы в итоге ляпнуть банальную фразу.
— И что, по-твоему? — рыкнул я холодно, продолжая разглядывать соседнюю с нами тачку на придомовой парковке.
— Кристина никогда не заменит твою мать, — помолчав ещё немного, подал голос батя, а я не удержался — заржал.
Последний раз я видел маму года три назад. Беременная и с очередным мужем под ручку, она заявилась на финальный матч по футболу между нашей сборной и командой из тридцатого лицея. Ни тёплых объятий, ни ласковых фраз — в тот день она заехала попрощаться. А мне было уже всё равно… Я напоминал сам себе перегоревшую лампочку: есть электричество или нет — я больше не светился.
