– Да потому, что я не фантазирую! – вскричал Мун. – Я и правда рисую Землю!
Ева рассерженно топнула ножкой, повернулась и ушла, от обиды прикусив клыком губу, чтобы не разрыдаться. Однако она – девушка отходчивая, поэтому вскоре воротилась и вновь принялась за свои художества, настырно заявив:
– Можешь рисовать свою Землю, а я буду рисовать свою!
Впрочем, ее работы тоже нашли своего покупателя…
Как-то раз в их мастерскую заглянул Мажор. Он прошелся вдоль выставленных на продажу картин, скользя по ним полным безразличия взглядом, пока не остановился позади работающей над очередным «земным пейзажем» Евы.
– О, да у тебя дар! – похвалил он, хотя рассматривал художницу, а вовсе не ее творение.
Ева, конечно же, заметила Мажора, но сделала вид, что нет.
– Игнорируешь меня? – нахмурился тот. – Ну да, ты ведь теперь разбогатела. Стала важной дамой!
Но, так как девушка продолжала показательно не обращать на него внимания, ее разочарованный ухажер был вынужден удалиться. Зато на следующий день пришел представитель от некоего ценителя искусства, пожелавшего остаться неизвестным, и выкупил все работы художницы за баснословное количество крови. Что, впрочем, не пошло на пользу фигуре и без того чересчур располневшей в последнее время Евы.
Позже Мун не раз встречал Мажора: в увеселительных заведениях или на светских раутах, устраиваемых толстыми мира сего, куда они частенько приходили со Шармом и Евой. Что не удивительно, ведь теперь они были одного с ним социального статуса. Ева во время встреч со своим бывшим сразу же напускала на себя надменный вид, но при этом частенько с этим самым видом прогуливалась именно в тех местах, где ошивался Мажор. Тот при виде девушки тоже мгновенно изображал на своем пухлом лице холодное безразличие и принимался тискать каких-нибудь хихикающих тощих танцовщиц. Когда же Ева проходила мимо – провожал ее взглядом, полным боли и тоски.
Мун наблюдал за развитием этой драмы с интересом земной домохозяйки, смотрящей по телевизору бесконечную мыльную оперу. Правда, эта история оказалась вовсе не бесконечной, несмотря на то, что долгий вампирский век позволил бы ей тянуться тысячелетиями.
Как-то, вернувшись после прогулки по городу, Мун, Шрам и Ева застали у своей мастерской Мажора. Лицо Евы, как обычно, тут же приобрело вышеупомянутое выражение. Однако Мажор не напустил на себя привычную важность. Напротив, лицо его исказила мука страдания. Увидев Еву, он грохнулся перед ней на колени.
– Зачем? – прохныкал он. – Зачем ты меня так мучаешь?
Голос Мажора звучал так подавленно, что, будь на Луне алкоголь, Мун решил бы, что тот в стельку пьян. Хотя, скорее всего, так оно и было – он был пьян от любви.
– Ну чего ты хочешь? – продолжал причитать Мажор. – Хочешь, забери всю мою кровь! Все, до последней капли! Хочешь, у ног твоих валяться буду, только прикажи!
На лице Евы тоже отразилась боль. И все же она, по своему обыкновению, ответила ледяным тоном:
– Ничего мне от тебя не надо! Проваливай!
Мажор какое-то время молчал, глядя вниз замутненными глазами.
– Вот, значит, как? – наконец проговорил он зловеще. – Ладно… Ну тогда прощай!
Он поднялся и, пошатываясь словно пьяный, побрел прочь – в сторону тропы, ведущей в Светлый город, склоны которого уже окрасились солнечными лучами. Ева с тревогой посмотрела ему вслед, но не шелохнулась – не позволила гордость.
