- Я тебя не заствляла, Илья, с ножом у горла не стояла, когда ты предложение делал, - она равняется со мной, выплевывает слова, как яд. - Это твой выбор, Илья, в постель с Олесей ложиться.
Киваю. Мне нечего ответить, все так и было.
- Слушай, - оглядываюсь на ее мужа склонившегося над мангалом с бутылкой розжига в руках. - Если он тебя, правда, любит - простит. Я же как-то простил. А ты мне побольше, чем ему поднаср*ла. Ты меня чуть в тюрьму не засадила.
- А ты моего отца...- она распаляется.
- Убил. Да-да, - перебиваю и злюсь в ответ. - Наблюдал, как его ломало и радовался, наслаждался, представлял, что вот он сдохнет наконец, и...
Она замахивается, я отступаю. У нее в глазах слезы блестят, а у меня внутренности огнем жжет, разъедает, сквозь гул в ушах слышу, как ее Никита зовет, сквозь пелену вижу, как она, пошатываясь шагает на тропинку.
- Ты дьявол, Илья, тебя давно ждут в аду.
Растираю мокрые ресницы.
Может, все правильно, нам лучше по отдельности, мы же не половинки. Только ее саму ждут в аду, место приготовили рядом со мной, ведь она не святая.
ИРА
- Вчера купила эти новые тесты на беременность, - говорит Олеся, и я давлюсь салатом. - Такие...американские, по корейской разработке. Бешеных денег стоят, между прочим. Зато результат стопроцентный.
- А вы уже ребенка планируете? - Никита перекладывает к себе в тарелку еще несколько сочных кусков мяса, ближе двигает плошку с сосусом. - Правильно. Оба взрослые, встали на ноги. Нам с Ирой тоже пора. Может, тебе обследоваться для начала, милая?
Молча жую салат, смотрю в тарелку.
Эта светская беседа напрягает, тем более, у нас с Никитой отношения нятянуты, как струны, звенят, вот-вот лопнут.
Но на людях он лицо держит, мол, все отлично.
- Не думаю, Никита, - Олеся отпивает вина. - Это нам уже четвертый десяток пошел. А Ирусик еще молода, ей погулять хочется, - сладко журчит она, и я чувствую ее пристальный взгляд, как красную точку от снайперского прицела на лбу.
Поднимаю голову.
Она улыбается мне, отставляет бокал. Вилкой тычет в помидоку-черри, манерно жует.
Она все знает, и все расскажет.
И я должна это сделать первой, сегодня же, хуже всего, когда от чужого человека твоя жизнь зависит.
Смотрю на Илью, он извиняется и встает из-за стола, с трубкой возле уха выходит из беседки.
Провожаю его взглядом, воздух тяжелый, густой, кажется, это из-за его присутствия здесь, нам вместе находиться нельзя, скоро прогремит гром, разразится гроза.
- Кстати, Никита, слышал, Оболенские разводятся? - Олеся чинно режет мясо, отправляет в рот маленький кусочек, запивает его Шардоне. - И, представь, почему. Изменяла она ему.
Вздрагиваю.
- Зачем тогда жениться, - Никита подливает ей вина, косится на меня. - Имущество делят?
- Нет, он ей оставил дом. Дети же.
- Я бы на его месте детей забрал, а Иру убил, - делится планами Никита, его слова изнутри страх поднимают, глубинный, первобытный, то, что я неделю назад натворила - случайность, я тогда с лестницы упала, у меня разум помутился, то, что потом в парке произошло - не считается.
Я дура.
Резко встаю из-за стола.
- Куда ты, милая? - Олеся следит за мной настороженным взглядом, смотрит мне за спину, выискивая жениха. - Наелась?
- Пойду кофту накину, - бросаю Никите, - замерзла.
Спиной чууствую их тяжелые взгляды, на улице удушливая жара, а меня трясет, будто я голая в заморозках, на вершине проклятой горы, как в легенде, у подножия которой весна и цветы, а холмы покрыты снегом и льдом.
