Любовь на Лазурном берегу - страница 4

Алиса выпила залпом. Огонь в горле не смог перебить холод в груди.

– Почему он не сказал…

– Потому что вы рисуете его боль, – Лика перевесила ноги через стул. – А он, как тот дурак, верит, что если спрячет воспоминания в чёрный ящик, они не взорвутся.

Ночью Алиса вернулась к стене. При лунном свете крест казался раной. Она достала золотую краску и превратила его в крылья чайки, взлетающей к маяку. Рядом вывела: «Простите». Не зная, кому – ему или себе.

Утром Марк стоял у стены. В руке он сжимал её набросок, найденный в кофейне – Алиса изобразила их обоих: он с блокнотом, она с кистью, а между ними мост из слов и красок. На обороте было написано: «Море стирает следы, но не память».

– Вы… – он обернулся. Глаза были красными, будто не спал. – Почему чайка?

– Потому что они всегда возвращаются, – она подошла ближе. – Даже если их гонит шторм.

Он протянул ей листок – стихотворение, переписанное аккуратным почерком:

Превращая в паруса…»«Я роняю слова в бездну, Они становятся волнами. Ты ловишь их кистью,

– Это… черновик, – он поправил очки. – Не смейтесь.

Алиса взяла листок, их пальцы снова встретились. На этот раз он не отдернул руку.

– Я нарисую ваш маяк, – сказала она. – Но только если вы нарисуете со мной.

Он молча кивнул. Когда они начали, его первая линия дрогнула. Но к полудню на стене уже светился маяк – не мрачный, а тёплый, с огнём, который не гаснет даже в самой густой тьме.

К вечеру фреска ожила. Маяк сиял золотыми бликами, а волны у его подножия, написанные смесью бирюзы и серебра, казалось, шевелились от ветра. Марк стоял в метре от стены, сжимая в руке кисть, как нож. Его мазки были резкими, угловатыми, будто он вырезал правду из камня. Алиса наблюдала, как он добавляет тени к скалам – чёрные, глубокие, но с проблесками лазури в расщелинах.

– Ты рисуешь, как пишешь стихи, – заметила она, смешивая на палитре оттенок заката. – Рвешь, а потом склеиваешь.

– Не анализируй, – буркнул он, но уголок губ дрогнул. – Это не твоя стена.

– Наша, – она ткнула кистью в его сторону, оставив розовое пятно на рукаве его рубашки. – Смотри, испачкала. Теперь придётся снять.

Он фыркнул, но не стал стирать краску. Вместо этого провёл линию вдоль её фрески – тропинку от маяка к морю, такую узкую, что по ней мог пройти только один человек.

– Зачем? – спросила Алиса, разглядывая тропу. – Там же обрыв.

– Чтобы помнили, что шаг в сторону – падение, – он отступил, оценивая работу. – Не всё можно исправить.

– Но можно выбрать, куда шагнуть, – она подошла вплотную, их плечи почти соприкоснулись. – Ты же сам написал: «Слова становятся волнами». Может, пора перестать бояться воды?

Он резко повернулся, и Алиса почуяла запах кофе и горечи. Его глаза метались между ней и фреской, словно он застрял в ловушке собственных мыслей.

– Ты не понимаешь, – прошептал он. – Я каждый день слышу их голоса. Мать смеётся, отец спорит с капитаном… А потом – тишина. И я всё думаю: если бы я был там, они бы выжили? Или умер бы вместе с ними?

Алиса взяла его руку, перепачканную краской. Его пальцы дрожали.

– Ты жив, – сказала она твёрдо. – И это не твоя вина, а дар. Они бы хотели, чтобы ты…

– Не говори, чего они хотели! – он вырвался, но не отошёл. – Ты не знаешь их. Не знаешь меня.

– Тогда покажи, – она схватила его блокнот, валявшийся на земле. – Не стихи. Нарисуй их. Покажи, какими они были.

Марк застыл, будто её слова превратили его в соляной столб. Потом медленно взял уголь и прижал ладонь к стене. Линии ложились рвано, нервно: женский профиль с ямочкой на щеке, мужские руки в царапинах от сетей, детская шапка с помпоном, плывущая в волнах… Алиса молча добавляла краски – розовые румяна на щеках женщины, медный загар на руках мужчины, голубую ленту на шапке. Они не говорили, но стена между ними рушилась с каждым мазком.