– Дай же мне дух перевести… стошнит…
Тот отдернул руку и брезгливо отступил на шаг.
– Ну-ка, ну-ка, что это у тебя в рюкзаке?– спросил он вдруг подозрительно.– Как это я про него забыл?
Он сунул руку в рюкзак и с ловкостью фокусника вытащил белую шкурку песца.
– А что ты теперь скажешь?– спросил с ликованием, тряся мехом у Ивана перед носом. Тот подавленно молчал.– Ну-ну, молчи, и так ясно: браконьерство!
Он сорвал с его плеч рюкзак, запихнул в него шкурку, ткнул в спину так, что Иван еле удержался на ногах.
– Вперед! Посидишь до утра, может, поумнеешь. А нет – отправлю утром в район. У меня нервов не хватает на таких подонков! Пошел, пошел!
Ночь Иван провел на деревянной лавке в маленькой, полтора метра на два, комнатушке. Всю ночь горел приделанный к высокому потолку светильник. Он слепил Ивана, который временами метался в бреду. Выжить он уже не надеялся. Нервно шевеля спекшимися губами, он прерывисто дышал.
Иногда он садился на лавке, обхватив голову руками, размышляя о завтрашнем дне: “Если до утра не подохну тут, то в лучшем случае – зона. За песца, конечно, не должны посадить, но этот гад пришьет мне какое-нибудь дело”.
Ночь была бесконечной.
“А вот я ему подстрою!– бредово размышлял Иван.– Я возьму и руки на себя наложу! Ремень-то он мне оставил! А не должен был оставлять. Представляю, какая у него утром физиономия будет… Показатели тебе нужны? Я твой показатель, я!..”
Он со стоном приподнялся, выдернул из брюк ремень. Сделав петлю, озабоченно осмотрел комнатушку: за что бы зацепить? Не за что, только дверная ручка…
Голова раскалывалась от сильнейшего жара, все плавало в тумане. Стараясь не забыться в бреду, Иван опустился на колени, привязал конец ремня к ручке, просунул голову в петлю и плотно затянул на шее.
Страха не было. Наоборот, его охватило спокойствие: вот ведь как просто и бесхлопотно можно закончить эту ненужную, никчемную жизнь. И мозг прояснился, и можно улыбнуться на прощанье…
Вдруг в голове пронеслась тревожная мысль: “А как же Стрелка? Если я не вернусь… а она вот-вот ощениться! Я же… я же ее на унты кому-то оставлю, пристрелят ее!.. Не-ет, не дождетесь!”
Он решительно сбросил с головы петлю, поднялся с колен и заправил ремень в брюки.
– Не дождетесь…– прошептал он.
Тяжело сел, обхватил голову руками. Затих, успокаиваясь. Былая жизнь вспомнилась.
“Интересно, как там Татьяна? Одним глазом бы взглянуть. Может, еще не замужем? Да нет, это невозможно – столько лет прошло. Никакая большая любовь не уцелеет…”
Он всегда гнал от себя мысли о любимой женщине – эти мысли казнили его нещадно. И сейчас заставил себя не думать об этом. Но спустя время, в голову назойливо полезли воспоминания о матери… Она молодая и красивая, а он беззаботный мальчуган. Шкодливый, правда. Отец выйдет из себя, хвать ремень! А мать: “Но ведь ребенок же! Не может быть ребенок шелковым! Вырастет – увидишь, каким он молодцом будет, я-то знаю…”
“О Боже!– стонал Иван.– Она знала… Как же душе больно!..”
Как загнанный зверь, он затравленно забился в угол комнатушки, свернулся калачиком, вобрав голову в плечи. Его била крупная дрожь. Временами он забывался и протяжно стонал.
Ближе к утру его посетила ясная, как Божий день, мысль: “Дурное дело – не хитрое. Лучше попробовать как-нибудь выбраться из этого дурацкого положения”.
Под утро ему полегчало.
Эх, если бы повар не драл с него в три шкуры, требуя отдавать все за продукты и водку! Вполне можно было бы скопить немного денег, приодеться и съездить… А куда, куда ему ехать?… Интересно, напишет ли Долгов, как собирался? Его, конечно, дело… А там, глядишь, работа бы подвернулась.
